— За здоровье твоего старого светлейшего! — Петар залпом осушил стакан и давай балагурить. — Вот уж повезло мне так повезло. Справа Елена, слева — Евица, а я в середке — чем тебе не рай? Уж, если б ты меня видел, добрый мой хозяин, ремнем бы привязал к покаянной стене в сыром своем погребе! Ну и негодяй я все-таки! — воскликнул он и давай приставать то к Елене, то к Евице, все время ловя взглядом озорные глаза Аницы.
Камердир будто не замечал ничего. Ел за троих и пил за четверых. По лбу, щекам и по шее у него уже течет пот, пополам с душистой помадой, которой он умащивал волосы.
— А ты что к нам не идешь, новоиспеченный барич? Эка, какой ты нарядный. Ну, малый, как это ты его назвал, Дармоед, иди сюда, садись к Томице — вы ж почти сверстники, у вас на головенках еще ягнячья шерстка кучерявится. Поешь, выпей как следует, чтоб быстрей расти. Эх, как тогда на тебя девушки начнут заглядываться. Ха-ха! Берегись!
— На, Ивица, — камердир взял большой кус мяса и ломоть белого хлеба, — сядь где-нибудь в уголке, поешь и запей водой холодной. Вино детям ни к чему. Не подходит малец к нашему господскому столу. За парня я отвечаю, он мне дальний родственник, к несчастью. А родственники тут же тебя отыщут, когда ты им нужен. И за морем найдут. Что делать, уж таков человек: вечно кого-нибудь посадят на шею.
Я не двинулся с места.
— Ты что застыл, будто памятник. Бери и ешь. У музыканта Йожицы, поди, и пустой мамалыге радовался! — разозлился Жорж.
— Не буду я ни пить, ни есть! Устал я, спать хочу, — ответил я на грубость Жоржу.
— Спать! Гм. Но спать ты будешь не во дворце и не на перинах.
Камердир поднялся и вытащил из своей кровати пеструю тряпку.
— На, подложи под голову. — Затем вытянул с другого края кровати старый, прохудившийся плащ. — Этим, школяр, накроешься. Вот тебе и пол-лавки возле стены, ложись и спи. Лучше и не придумаешь для такой челяди.
Я с лихорадочной поспешностью устроил себе жалкое ложе, снять и сложить одежду мне даже не пришло в голову. Прижался к стенке и накинул на себя плащ. Из него выбилась лежалая кисловатая пыль и стала душить меня, я закашлял и расчихался.
— Будь здоров! — крикнул Петар.
— Вишь, как плохо начал! — опять вскочил камердир со своего кресла, на котором было уже вольготно расположился, после того как вытащил из своей кровати тряпку и плащ.
— Разденься, дурило! Ты что, одетым собрался спать? Хороша же завтра будет твоя одежда! Для того тебя сегодня одели, как барина? Для того в лавке торговались? Ты и половины не стоишь, сколько я заплатил за твое платье.
Он подошел ко мне, грубо дернул меня за ноги и стал стаскивать башмаки. Остальное, дрожа, я снял сам. Жорж все это забрал, замотал в узел и закинул под свою кровать. Потом тяжело вздохнув, возвратился к своему креслу и залил тяжкие заботы обо мне полной кружкой вина, уже заботливо налитой Аницей.
Я снова обернулся плащом, но сна как не бывало. Меня била лихорадочная дрожь, в голове стоял шум и звон, будто я рухнул с какой-то страшной высоты.
— Жуткий ты человек, Жорж! — Петар оскалил свои белые зубы. — Ну, как говорится, за здоровье твоего старого светлейшего! Хотя на что он нам? Твое здоровье, Жорж! — И Петар так лихо влил вино в свою утробу, что я ясно слышал, как божий дар клокотал в его горле и желудке. — Хорошо тебе, — продолжал Петар, — ты светлейшего умеешь всегда вовремя отправить на покой. Я бы сказал: не он тобой командует, а ты им. И справедливо. Так бы должно быть и на всем белом свете. Не мы для господ, а они для нас.
— Чего об этом говорить? Большие господа и мы, слуги, — в чем-то одна бражка. Их повадки и наши повадки… Эх, кто их видел и знает их так, как я, тот имеет полное право утверждать, что… — Камердир запнулся, хотел что-то еще сказать, но махнул рукой, пожал плечами и поднес ко рту новый кусок.
— Ну, чего замолчал? Говори до конца. Я тебе тоже такое порасскажу! — пробасил Петар, наклонив к камердиру растрепанную голову.
— Нет… Нет… Это великая тайна. Она может мне стоить места!.. Ну, если только не проболтаетесь… Уснул малый? Посмотрите-ка кто-нибудь…
Елена подошла к моему ложу, опустилась на колени, нагнулась ко мне и горячо поцеловала меня.
— Дивный хлопчик! — почувствовал я на щеках ее дыхание.
За ней подскочила и Аница.
— Дивный хлопчик!
Одна из них что-то шепнула на ухо другой, обе засмеялись. Елена потрясла меня за голову.
— Спит как убитый! — И они поднялись на ноги, закончив на том свою разведку.
Жорж опрокинул еще одну кружку, выпучил глаза и принялся так живо описывать Мецената, что даже Елена и Аница потупились, прикрыв руками глаза и щеки. Они судорожно хохотали, поглядывая сквозь пальцы на мужчин.