Старик поднялся и так глубоко вздохнул, будто ему не хватало воздуха.
— Никак, дом Зорковичей? Наше село и мой дом? Что все это значит? Выходит, я не сплю?.. Эх, что б там ни было, а мне зябко… Пойду домой, в жалкую свою постель, в ней хоть тепло. Пойду… Днем лучше и увидим, и поймем все, что случилось. Колдовство какое-то! — седовласый старец еще раз перекрестился, прочел «Отче наш», «Деву Марию» и, тяжело ступая, направился к своему дому…
Один лишь дворовый пес встретил его, преданно и почтительно вылизав вымокшие в росе порты из новой выбеленной поскони.
Наступал день, хотя солнце еще не показывалось. Черный Яков, проснувшись у себя в доме, спрыгнул с удобной постели и протер глаза.
— День! День уже, а голова чумная, виски ломит, будто там черви гомозятся. Ух, много же чего было! Дурака деревенского вытурил отсюда, кобыла чуть не занесла его в собственный дом. Кусты и трава — чем не добрая постель для грубой мужицкой шкуры. Фу, зачем только? Гм, дурацкий вопрос. Ох, до чего шумит и стучит в голове! Ладно, надо потерпеть малость, сейчас соберусь с силами.
Черный Яков шагнул к кувшину с водой и опрокинул его себе на голову. Покорно смочив его безобразную, курчавую голову, вода пролилась на пол, лениво стекая в угол комнаты, покосившейся на одну сторону. Там образовалась мутная лужа, будто вобравшая в себя грешную душу дошлого холопа.
— Ага! Ну, теперь полегчает! Эй вы, обжоры, черви, малые и большие, что наперегонки сжираете мою голову? Думаю, от этой холодной похлебки вы угомонитесь. Так, так, и вправду утихают. А солнышка еще нет, — вяло зевнул Яков, — пожалуй, господину уже достаточно. Скоро мужеподобная жена Потифара[50] изгонит, вышвырнув через порог, сего Иосифа в образе женщины. Ха-ха-ха! Прелестная фея Дорица, ну как, расскажешь все своему дорогому Мато? Ах, мне-то что за забота? Надо только урвать свою долю. Ох, как надо, клянусь своей черной запятнанной честью! Эх, что делать, уступаю я твоему Мато, видит бог, хоть и запрятали мы его обманом в кутузку, мужик-то он что надо! По совести не сравниться мне и с молодым господином, но отомщу я! К чему было крутить, вилять, зачем впутывать вора Микулу? Можно было иначе, сама не захотела! Ну, поглядим! — процедил он и запрыгал по комнате, как кабан. — Как же долго все у них, — злобно шептал непроспавшийся Яков. — Черт знает, не запустила ли дивная Дорица свои ноготки в нежное горло молодого хозяина, прежде чем он склонил ее к вероломству. Эх, дело-то все-таки щекотливое!
Черный Яков чуть успокоился и даже подумал, не одеться ли ему.
— Нет, ни к чему! Погоди! Погоди!
Тут раздался какой-то шорох. Чернявый писарь перелетел через порог и, будто кошка, шмыгнул к лестнице.
— Все, конец! Хлопнула дверь. Подожду здесь, чтоб взглянуть в ее храбрые глазки… чтоб взглянуть…
Прелестная фея, сгорбленная, разбитая, уничтоженная, с трудом спускалась по лестнице. Глаза ее глубоко запали. Тихое безумие от непостижимости случившегося будто стерло чудесные черты ее лица.
— Боже, боже, — шептала несчастная, — это же сон, жуткий бред. Что? Ха-ха-ха! — Она захохотала, как помешанная. — Да мы же ничто! Мы чернь, скот!..
— И мне достанется! И мне достанется моя доля! — проскрежетал сквозь зубы Черный Яков, подхватывая Дорицу, и помчался с драгоценной ношей в свою темную каморку, подобно разъяренному зверю, уносящему добычу.
У прелестной феи глаза полезли на лоб от внезапного нападения. Убийство ведь совершено, безумный, безрассудный зверь оскверняет уже мертвое тело! Женщина, в первое мгновение от неожиданности обомлевшая, вцепилась в гриву насильника и стала рвать его черные, засаленные волосы, вонзила ему ногти в уши. Писарь заорал и завыл, пальцы ее обагрились кровью.
— Царапаешься, кусаешься! Ну, ты мне за все заплатишь! — бешено прошипел Черный Яков, вваливаясь со столь желанной добычей в свою мрачную каморку. — Месть, прелестная фея Дорица!
— Кто поймет человеческое сердце и душу? Разве что бог, слава ему и хвала, а больше никто! — говорил крестьянин приятелям, лениво рассевшимся на огромной, тяжелой скамье перед зданием общинного суда. Скамейку эту вытаскивали во двор стражники, когда нужно было бить палками несчастных осужденных. — Вот Мато Зоркович — вроде самый уважаемый человек на селе, а вместе с вором Микулой крадет кур. Говори, болтай, что хочешь, дела не докажешь, а вот как вытащили из сена ворованную живность, тут уж пиши пропало! Закон есть закон, а бог — это бог! Суд творит закон по правде, а бог судит! Нет, неправильно я сказал: бог творит правду, закон судит, а судья правду отмеривает…
50