— А-а, — гнусаво откликнулась старуха, — пока не вернешься… Хорошо, хорошо.
Мать Феркони ушла, откуда-то появились две или три громадные кошки, они выгибали спины, играли хвостами и с состраданием поглядывали на меня и на Ферконю.
Больше я отца своего не видела. Два дня мы пробыли у старухи, а когда мать Феркони забрала нас и мы снова вернулись, она коротко сказала:
— Отца твоего мы похоронили, ты, Лаурица, останешься у нас, потому что никого из родных у тебя нет, будешь теперь Ферконе сестрой… Согласна?
Я ничего не ответила, будто сердце мое сковало льдом. Страшный холод поселился в моей душе, во всем моем существе. Целыми днями я молчала как каменная. Двигалась механически, бесчувственно. Прикажут мне — исполню быстро и точно, чтоб сразу же вернуться в себя. Лишь во сне я жила настоящей жизнью. Приходил отец… и мне было так хорошо, увы, просыпаясь, я никогда не могла припомнить, о чем отец так ласково говорил со мной. С наступлением дня, как только я пробуждалась, душу мою наполнял страх, дневная жизнь стала для меня подлинным кошмаром. Лишь ночи, лишь сны служили мне утешением и надеждой.
Благодетели мои, новые мои родители, особенно отец, чем старше я становилась, обращались со мной все более грубо. Он мог и побить меня безо всякой причины. Порой мать Феркони утихомиривала его какой-то только им обоим понятной угрозой. Когда он являлся домой пьяный, то обычно искал меня. В таких случаях я всегда пряталась.
— А где наша воспитанница? Работает! А что ей работать! Разве может работать барышня голубых кровей? Это ты, баба, виновата! Чего ради посадили ее себе на шею? Или нам Феркони нашего мало? Я целый день работаю, надрываюсь, будто вол в тягле, а на кого? Эй, Лора, как там тебя зовут, иди сюда!
Не отвечая, я с еще большим усердием занялась делом, помогая хозяйке.
— Не слышишь, что ли? Ах да, она не желает слушать! Но я все ж хотел бы взглянуть, станет ли она меня слушать. Он поднимался, сжимая кулаки и едва держась на ногах. Подходил. Я не отрывала глаз от дела, которым занималась.
— Ты как себя ведешь? И это с опекуном своим?! С кормильцем своим?! А? — замахивался на меня грубиян.
Неожиданно кулаки отвела его жена, молчавшая до сих пор, к моему удивлению.
— Какая тебя муха опять укусила, мразь пьяная! Забыл, как мы дом спасли, как оперились? Да, если ты тут же не уберешься, матерь божья свидетель, — она показала куда-то рукой, — непременно там подохнешь! Чем перед тобой девочка провинилась? От нее больше пользы, чем от тебя! Ты что заработаешь, то и пропьешь. Чего твои труды стоят, пусть скажет тот, кто тебе за твою день платит. Катись отсюда, иначе ты у меня по-другому запляшешь.
Я убедилась, что мать Феркони полностью взяла верх над супругом с той поры, как они приняли меня в свой дом. И сейчас он, бормоча проклятья, удалился. Долго-долго о чем-то размышлял, потом схватил выцветшую шапку, два-три раза кашлянул и потихоньку выбрался из дома.
Ферконя становился с возрастом все уродливее, ко мне же проявлял все большую склонность. Даже шел против матери и отца, когда те на меня наседали. Он уже где-то работал, что-то зарабатывал. И каждую субботу, получая жалованье, покупал мне подарок.
— Возьми, возьми, это тебе от меня подарок, Лаурица! Я люблю, когда ты что-нибудь берешь от меня. Дай мне свою руку, милую свою рученьку.
Я благосклонно и охотно протягивала ему руку, его единственный глаз смотрел на меня с такой страстью, что прожигал меня до глубины сердца. Тут я сразу выдергивала свою руку и убегала.
В одно из воскресений мы отправились на храмовый праздник к «Лесной деве Марии». Это была ветхая, деревянная часовенка с пристроенной колокольней, расположенная на невысоком холме посреди леса, тянувшегося без конца и края.
На прогалине под столетними дубами мы остановились передохнуть и закусить. Общество наше состояло из отца Феркони и его матери, нескольких соседей, меня и Феркони.
— Дети, принесите из лесного ключа воды в кувшинах, что мы купили на празднике, — сказала мать Феркони.
— Я не знаю, мамочка, где здесь ключ, — ответила я.
— Найдете. Ступай за Ферконей, уж он-то найдет.
— Он и одним глазом лучше видит, чем иные двумя, — добавил отец Феркони, частенько жестоко напоминавший сыну о его несчастье, будто он по своей вине стал кривым.
Мать подала мне кувшин, Ферконя взял еще один у соседей, и мы направились в густой лес.
Долго мы шли лесом и довольно далеко забрели. Маленькие лесные тропинки манили то влево, то вправо. Но Ферконя не обращал на них никакого внимания, оставляя их за спиной и все дальше углубляясь в чащу. На каждом шагу путь нам преграждали густые заросли кустов, так что сквозь них приходилось продираться, как змеям. Ферконя полз первым и смотрел потом с жаркой страстью и наслаждением, как я, мучительно борясь с ветками, одолевала препятствие. Единственный глаз его ширился и блестел, потом, словно преодолевая себя, он протягивал мне руки: