— На все, мамочка, ваша воля. Как решите, так я и сделаю.
— Хорошо, ягодка моя! Привязалась я к тебе всей душою! Не хочу, чтоб ты после меня промеж злых людей с протянутой рукою ходила!
Старуха слегла, день ото дня она слабела, лихорадка не унималась. С утра до вечера она молчала, частенько уединялась в своем тайном погребе, куда я никогда не заходила.
Однажды пришла в нашу пустыню, опираясь на клюку, бабка, высокая, сутулая, чем-то похожая на ведунью Худо. Они поняли друг друга без слов и отправились в лес. Странная бабка в нашу берлогу не вернулась.
Худо пришла к вечеру и объявила, что через несколько дней я отправлюсь в дорогу, как она мне уже говорила.
Сутулая бабка снова пришла, но теперь я должна была уйти с нею, распрощавшись со старой Худо. Спасительница моя, вся застылая, была молчалива и выглядела особенно дряхлой.
— Юрка, — еле выговорила она бабке, — в первом же городе купишь моей ягодке самое лучшее, что найдете, пусть девонька разоденется, как королева. А для тебя, дорогая моя, — сухо и угрюмо сказала она мне, — я собрала вот этот маленький сундучок. Он тяжелый, в нем добрые вещи. Возьми его на память!
Слезы брызнули из моих глаз, я бросилась к старушке, чтобы ее обнять, но она сурово меня отстранила.
— Не надо, девонька! Ты едешь в чужой, далекий мир. Там тебе будет лучше! Ступай… ступай…
Она ушла, отворив потайной вход в погреб, и закрыла за собой стену.
— Пойдем! — послышался будто из-под земли скрипучий голос бабки. — Пойдем! Худо всегда такая. — Старуха направилась к выходу. Я взяла сундучок, оказавшийся, и правда, тяжелым.
Мы долго шли по тропинке, пока она не вывела нас на дорогу. Там нас ожидала коляска, мы сели в нее, бабка и тут не произнесла ни слова. Коренастый старичок с широким торсом и небольшой головой взмахнул хлыстом, и лошади тронулись…
Ехали мы четыре дня, четыре раза меняли лошадей и экипаж. Бабка добросовестно выполняла распоряжения Худо. На третий день пути мы прибыли в городок Л., здесь меня старуха полностью переодела, так разукрасила, что я сама себя не узнала. В дороге она иногда рассказывала, какая прекрасная жизнь, какие радости ожидают меня в большом городе. Об остальном молчала, не отвечая ни на какие мои расспросы. Так добрались мы и до этого города. Как только мы въехали в него, бабка сказала кучеру, куда ехать и где остановиться, молча подала мне руку, не проронив ни слова, вышла из коляски и затерялась в толчее городских улиц. Так я приехала во дворец милостивого Мецената».
Когда знаменитого благотворителя в одиннадцатый раз выбрали председателем общества «Скромность и терпение», когда гости разошлись, а благородный камердир захрапел в господских покоях возле спальни Мецената, — я возвратился в людскую.
— Ивица! Ивица! — позвала Лаура, схватив меня за руки. В доме царил тихий полумрак.
— Все спокойно! — шепнул я. — Армия разбита и рассеяна. Мецената доконали вино и еда, и он распростертый, поверженный спит и видит, как в одиннадцатый раз его провозглашают председателем. Жорж, Харон Мецената, разделяя привычки и обычаи своего господина, рухнул в его кресло и до самого утра не проснется. Значит, все спокойно, — мы одни во всем божьем свете! — и я прижал Лауру к груди. Что за смелость охватила меня? До сих пор наши встречи проходили только лишь в робких, дружеских, милых беседах, чаще всего — в саду.
— Все спокойно! Брат Ивица один неспокоен и дерзок. — Лаура высвободилась из объятий, легонько ударила меня по щеке и побежала в свои комнаты. Я спустился за ней, но перед дверью она развела в стороны руки:
— Остановитесь, сударь! Здесь укромный храм твоей сестрички! Не смей переступать его порога!
— Лаура, почти год, как мы знаем друг друга, как мы брат и сестра, но я никогда не был в твоих покоях, — страстно воскликнул я, неведомый огонь пронизал меня. И, нырнув под ее руки, я проник в комнаты.
— Нет, ты не мой брат Ивица! Ты разбойник! Смотри, какой сильный и настырный, — воскликнула Лаура.
— Ах, Ферконя, — шепнул я, и мы горячо обнялись. Вакханка, Венера обвила свои мягкие руки вокруг моей шеи. Я ощутил трепет ее полной, белой будто лебедь, груди, ее мраморных плеч. Ночь скрыла своей темной пеленой таинственность, волшебство и очарование, всю прелесть нашей любви… греха нашего. Так ветер, срывая розы с нежных стеблей, зачастую ломает и губит сами стебли. Так яростный ураган, вздымая тучу песка, камней и воды, расшибает бесценный жемчуг о прибрежные скалы, перемалывая и дробя его в мельчайшую пыль. Так библейский змей красотой запретного плода совратил первых людей в раю и толкнул их в земную юдоль слез и печали. Так завершился двадцатый год моей молодой жизни в доме всеобщего благодетеля Мецената.