Через несколько месяцев мама продала наш дом, в который когда-то привёл её папа, обещая десятки лет счастливой совместной жизни. Мы переехали в менее приятный, бюджетный район, а вместо дома меня ожидала квартира площадью втрое меньше.
Мама перевела меня в другую школу и забрала из хореографической студии, сообщив, что нам необходимо по максимуму урезать расходы. В любой другой ситуации для меня это показалось бы концом света, ведь танцы были всем, чем я грезила, стоило лишь научиться ходить. Но без папы во мне погасло и желание танцевать. Ведь его нет, и мне больше не для кого было становиться «звёздочкой».
После обоснования на новом месте мама устроилась в ресторан официанткой, так как без должного образования работу лучше было попросту не найти (до этого нас полностью обеспечивал папа). Также она безукоризненно выполняла все стандартные ежедневные задания прилежной домохозяйки и материнские обязанности, только вот все движения её были словно на автопилоте. Пустые и бездушные. Юна Джеймс больше не была похожа на ту светящуюся, вечно порхающую по дому и подпевающую себе под нос любимые песни маму. Теперь её глаза начинали сверкать лишь от очередной порции подступающих слёз, а со мной разговаривала только по необходимости. Вместе со смертью папы она потухла. Замкнулась в себе. Не было в ней желания жить, всё вокруг потеряло всякий смысл, полное равнодушие ко всему происходящему и окружающему миру. В том числе и ко мне.
Первый год после переезда дался мне тяжелее всего. Новая квартира и район, в котором мы жили, оказались гораздо более неприятными, чем показались мне на первый взгляд. Меня приводили в ужас крики, драки, звуки разбивающихся стёкол и даже оглушительные выстрелы, доносящиеся с улиц. Замечая устрашающие, шумные группы темнокожих и другие невнятные компании, я тут же меняла направление, пытаясь обойти проблемы стороной, а после захода солнца я вообще даже не думала о том, чтобы выйти из дома, и до проступающего холодного пота на спине боялась и переживала за маму, когда её смена в ресторане заканчивалась поздно вечером. И всё это было лишь началом длинного перечня всего ужаса, с которым мне довелось столкнуться после переезда в Энглвуд.
В новой школе тоже сразу не задалось. Я перешла в середине учебного года. Другие дети уже успели завязать между собой дружбу и разделиться на отдельные группы, и пусть никто особо не задирал и не обижал меня, но и сдружиться с новой замкнутой девочкой желания не изъявляли. Да и я сама не пыталась никому понравиться. На тот момент мне было необходимо, чтобы меня просто оставили в покое.
Когда все внутренности скручивало от всепоглощающей тоски по папе и боли от маминой отрешённости, я просто пыталась стойко вытерпеть очередной учебный день до конца без лишних проблем и происшествий.
Я не позволяла себе плакать в школе и в присутствии мамы, чтобы лишний раз не огорчать, но каждый раз, возвращаясь с учёбы, стоило забежать в наш подъезд, я поднималась на этаж чердака, где никто никогда не ходил, и позволяла накопившейся лавине прорваться, опустошая душу до конца.
Не было громких, душераздирающих рыданий на всю лестничную площадку дома. Я плакала почти беззвучно, задыхаясь и захлёбываясь потоком обжигающих слез. Мне не хотелось, чтобы меня видели или слышали. Ведь во всём мире не было никого, с кем я могла бы поделиться своей грустной историей, разделить неутихающую боль от потери близкого человека и почувствовать поддержку. Не было никого. Поэтому не оставалось иного варианта, как справляться со своей болью в одиночестве.
И со временем плач у чердака стал в своём роде утешительным ритуалом. Полчаса безудержных слёз наполняли меня силой и выдержкой скрывать горечь утраты, не сдаваться, не опускать руки в неопределённых отношениях с мамой и не поддаваться влиянию страха от неизвестности того, что нас ждёт впереди.
Во время очередной «спасательной» слезливой сессии, с головой окунувшись в бушующее море своей горечи и переживаний, я не расслышала и не заметила присутствия постороннего рядом со мной. Только когда чья-то ладонь коснулась плеча, испугавшись я оторвала голову от колен, с силой стукнувшись затылком об впереди стоящего человека.
— Не подходи ко мне!!! — увидев перед собой незнакомца, срывающимся голосом прокричала я, и трясясь от страха, начала рыться в школьном портфеле в поисках перцового баллончика, который мама всё-таки купила мне в целях самозащиты.
— Ты что, больная? — последовал раздражённый ответ от худощавого, но высокого мальчика, явно немного старше меня. Он нервно натирал пальцами подбородок, по которому, по всей видимости, пришёлся мой удар, и озадаченно следил за моими действиями.
— Я сказала, не подходи ко мне!!! — я повторила ещё громче, продолжая искать несчастное оружие защиты среди нескончаемого количества школьных принадлежностей.
— Да не кричи ты — всех соседей напугаешь! — приглушённо рявкнул он, делая шаг к лестничным перилам и поглядывая на нижние этажи.
— Отойти от меня подальше, иначе буду кричать! — Я не собиралась успокаиваться, пока не почувствую себя в полной безопасности. Страх перекрывал рассудок и не позволял мне адекватно оценить ситуацию.
Мальчик недовольно фыркнул, но отошёл в другой угол этажа.
— Не собираюсь я к тебе подходить, больно ты мне сдалась. И так чуть челюсть не сломала. В следующий раз сто раз подумаю, прежде чем подойти к плачущей девчонке. — Он расслабленно опёрся на пыльную стену, совсем не боясь запачкаться, и сунул руки в карманы спортивных поношенных штанов. — Думал, помощь нужна, да тут, похоже, капитальный сдвиг по фазе.
Я на секунду оторвалась от безуспешного копания в портфеле.
— Чего? Какой ещё сдвиг?
— Ну как какой? Крыша у тебя поехала. Не все дома. Психушка по тебе плачет. Так понятней? — Я удивлённо наблюдала, как он вытаскивает сигарету из кармана штанов и, откинув со лба отросшие пряди каштановых волос, закуривает, удовлетворённо выпуская клубы дыма.
— Я не сумасшедшая, — недовольно опровергнув его слова и не на шутку разозлившись на свою неосмотрительность, я не сдержалась и вытряхнула всё содержимое сумки на пол в надежде быстрее найти чёртов баллончик.
— Возможно, не сумасшедшая, но неадекватная точно, — спокойным голосом проговорил он, неотрывно наблюдая, как я перебираю разбросанные по полу вещи. — Сначала задыхаешься слезами в одиночку на чердаке, кричишь и наводишь шум без причины, потом, дёрганая, рыщешь что-то в своей бездонной сумке, а теперь вообще бардак на лестничной клетке устроила. Это кто, по-твоему, убирать будет?
— Я сама всё уберу. Не мешай мне! — сказала я, совершенно не замечая иронию в его голосе.
— Точно дурная! — усмехнувшись, констатировал он. — Помощь не предлагаю, опасаясь за свою драгоценную жизнь, но хоть скажи, что так упорно ищешь?
Но его вопрос я пропустила мимо ушей, неимоверно радуясь, что наконец нашла тот самый злосчастный небольшой баллончик. Я резко схватила его и, встав в оборонительную позу, выставила руку в сторону мальчика.
— Стой на месте, не двигайся и дай мне пройти, иначе выстрелю! — Ноги всё ещё дрожали, но я чувствовала себя увереннее и смелее, будто в руках держала как минимум огнестрельное оружие.
Мальчик застыл на несколько секунд, даже курить прекратил, а затем разразился гомерическим смехом, который звонко отдавался эхом на весь подъезд. Он так неудержимо смеялся надо мной, что из его безумно зелёных глаз даже проступили слёзы.
— Прекрати ржать и делай, как я тебе сказала! — сердито проговорила я, делая шаг вперёд.