Так же незыблемо стоят каменные палаццо, усадьбы и вотчины других белбушских жителей. И вотчины эти так капитально сооружены, что им не страшен никакой всамделишный тайфун. Выстоят, родимые, как герои Фермопильского ущелья, и не дрогнут. Хотя тайфуны и торнадо в Больших Белоухах и впрямь случаются регулярно. Наравне с устрашающими волнами цунами. Это тайфуны лени, торнадо вымогательства и цунами тунеядства.
Исторические анналы свидетельствуют, что в мрачные времена регентства царя Гороха один белоушский обитатель умер с голоду, так как ему лень было слезть с печки, дабы подкрепиться яствами и напитками, как-то: желудями и квасом. Но не оскудел фамильный род этого лентяя. Увы, не перевелся еще в некоторых местностях любопытный образчик сельского тунеядца.
Известно, что такое тунеядец городской. Его автоматически, ‘ с закрытыми глазами рисует всякий газетный карикатурист. Признаками тунеядца из крупного административного центра служат галстук с хохочущей обезьяной и техасские брюки. Время от времени городской паразит лениво устраивается на работу. Время от времени его с криками выселяют в тундру. В силу развратного, ночного образа жизни торс этого паразита отличается хилостью и тщедушностью.
Не таков тунеядец сельский. Дивный воздух, усиленный цельным молоком от двух собственных коров, напоил его щеки сизым румянцем здоровья. Паразит облачен в добротнейший полушубок и шапку с гоголевскими смушками: летом в них прохладно, а зимой тепло.
Жизнь городского тунеядца полна риска, неприятностей и осложнений. Общественность неустанно гонится за ним по дебрям бензинных городских джунглей.
Сельскому же вольготно и легко в пасторальных условиях. Не жизнь, а какая-то сплошная свинская масленица!
— Не работал и работать не буду! — легко заявляет заспинник. Покуда доберется до него раймилиция по непроходимым буеракам, оползням и бродам, паразит юрк — и был таков.
На реактивном самолете новейшей модели он летит якуталить. Слово «якутал» характеризует сложную человеческую категорию. Этим словом трудовой сельский люд презрительно называет выжигу, вымогателя, тунеядца.
Прибывая в отдаленный город, якутал снимает хороший номер в гостинице и дожидается вечерней поры.
Изумительные весенние сумерки спускаются на областной центр. Добрые горожане, тихо ругаясь, засыпают у телевизоров. А по улицам и площадям гремят нарочито пыльные сапожищи.
Это бегут якуталы. Они обивают пороги, хватают за рукав и суют добрым близоруким горожанам фантастические справки на имя Ивана Федорова и Федора Коня, заверенные «председателями» Мал. Скуратовыми и Андр. Первозванными. Задыхаясь от слез, они пугают горожан грубой, непонятной терминологией, уверяя, что в огне пожара погибли супонь, дратва и недоуздок.
А добряки горожане, протирая очки мягкой фланелькой, тянутся за кошельками, бумажниками и портмоне.
А напрасно. Наденьте очки и внимательно всмотритесь в якутала. Вот он лежит, знакомый вам «стрррадающий брат»! Не ахайте, не звоните в неотложку, не кричите интеллигентными голосами, что ему плохо. Нет, ему слишком хорошо. Он лежит пьяный, как сама грязь. Он пил не ядовитую, как циан, самогонку, а хороший коньяк и закусывал его не каменным черным сухарем, а красной и белой рыбой.
Цела, цела дратва якутала! Обиталище его уставлено стильной мебелью. Есть у него и радиоприемник. А насчет супони и прочих недоуздков и говорить не приходится, ибо мощный мотоцикл он предпочитает любой архаической тягловой силе.
Зайдите к якуталам и убедитесь. Послушайте их радиолы и сыграйте на их роялях. Не жалейте их. Они этого не стоят. Это они, тунеядцы, сознательно разваливают белоушский колхоз, разрушают мосты и срезают нипеля у комбайнов, а потом едут якуталить. Это они, пользуясь исконной добротой наших людей, остервенело требуют субсидий, подачек и пожертвований.
Вернемся, однако, к нашему усатому вокзальному незнакомцу. Как выяснилось в линейном отделении милиции, он, конечно, не Шуйский, не Василий Иоаннович. Но, как ни билась милиция, установить, кто он именно, не удалось. Вид у него был настолько грустный и «погорельский», что сердца у милиционеров начали подозрительно таять, и захотелось отпустить Лжевасилия восвояси…
А зря. Не надо сердцам таять. По якуталу и так одно место плачет, не столь отдаленное. Куда и надо его без всякого либерализма отправить, так как он вполне подпадает под соответствующие статьи уголовного законодательства.
ТРЯСУНЫ
— Уж вы, Питирим Иванович, — сказал заведующий клубом Баранинов, — похлестче их, дьяволов. Говорят, сектанты в нашей деревне появились. Пятидесятники и даже трясуны…
— Будьте уверены! — усмехнулся Мухоморов. — Так прочешу, вовек не забудут.
Заведующий клубом и лектор прошли на эстраду, где стояла небольшая трибуна. Поскольку после лекции предполагалось кино, зал был набит до отказа.
— Тема лекции, — произнес Баранинов, — «Мракобесие религиозных сектантов».
Недобро улыбаясь, Мухоморов взошел на трибуну и начал:
— Товарищи! В дни прогресса грустно наблюдать, что нет-нет да и высунет кое-где голову звериная гидра сектантства… Как известно, — нахмурился лектор, — сектанты отличаются особым, товарищи, коварством и злобой…
Оратор сделал паузу, во время которой взгляд его встретился со взглядом здоровенного рыжего парня из первого ряда. На лице у того было написано негодование.
«Ну и рожа! — подумал Мухоморов. — А уши-то, уши!»
— Нет, товарищи, такого злодеяния, — повысил голос лектор, — перед которым остановился бы сектант в достижении своих подлых целей…
«А кулаки!..» — внутренне ужаснулся Мухоморов и продолжал:
— Порой они стремятся прямо-таки к физическому уничтожению своих идейных врагов — лекторов, агитаторов, дружинников…
По телу рыжего парня прошла драматическая дрожь. В глазах закипела ненависть.
«Изувер, — с ужасом догадался лектор. — Трясун. Задушит и спасибо не скажет».
Мухоморов отпил воды и хриплым голосом сказал:
— Изуверы очень агрессивны, товарищи!
Рыжий приподнялся. Во взгляде полыхала фанатическая решимость. В горле лектора что-то тихо квакнуло.
— А вообще-то, — залепетал Мухоморов, — среди сектантов попадаются и хорошие люди. Семьянины… Да, товарищи! — крикнул он в зал. — Есть еще в среде адвентистов седьмого дня честные граждане, которые…
Парень встал, а Мухоморов быстро добавил:
— Являются даже ударниками на производстве…
Мухоморов вытер со лба пот и осторожно покосился на председательствующего. Лицо Баранинова приняло скучное, отсутствующее выражение.
«Крышка, — пронеслось в голове Мухоморова. — Из лекторов вон, из общества вон. Как худую траву».
— Но мы, товарищи, — преданно глядя на Баранинова, продолжал лектор, — должны разоблачать коварные личины…
Зал издевательски засмеялся. Кто-то свистнул в два пальца.
Собрав со стола бумаги, Баранинов, крадучись, пошел из президиума.
«Конец!» — подумал Мухоморов.
— Боритесь, товарищи, боритесь! — крикнул он вслед Баранинову. — Против якобы баптистов и якобы изуверов…
Зал зашумел, и лектор ринулся за кулисы. Баранинова там не оказалось.
— Кудай-то уехал, — ехидно сообщил лектору киномеханик Саулыч. — В производственное управление, должно быть…
Пребывая в полном трансе, лектор вышел из клуба.
Сердце Мухоморова оборвалось: под фонарем на автобусной остановке маячила исполинская фигура. В неясном свете сверкали, словно гири, рыжие кулаки.
Мухоморов дурно вскрикнул «Папа!» и побежал по лужам в хлюпающую неизвестность.
— Минутку! — загремел сзади ужасающий голос.
Мухоморов поднажал.
— Остановитесь! — орал рыжий.
«Трясуны бегать горазды!» — успел подумать Мухоморов и, поняв, что дальнейшее бегство бесполезно, остановился.