Позиция каждого из нас заслуживала и понимания, и уважения. Ведь своим выбором никто никому не мстил, не было никаких стрекоз и муравьев: "Ты все пела? Это дело. Так поди же, попляши..." Нет, уж чего не было, так не было. Все были только правы, безусловно правы. И всем было больно. Но каждый чувствовал боль - как свою, так и боль другого.
Кому было больнее всех? Конечно, мне.
И кто в конце концов должен был уступить? Конечно, я. Я и уступила. Отказалась от той награды, к которой долго и трудно подходила, подступала все ближе и ближе - как мне казалось.
А кто-то, возможно, скажет, как же мне крупно повезло: и ребенка мне вырастили, и дали пожить в свое удовольствие в "блатной" квартире - что еще надо молодой женщине, к тому же не обделенной вниманием и успехом? Да, именно: что еще надо?... Об этом мне трудно сказать, и всегда было трудно, потому что самые тяжелые для меня переживания, как правило, не находят выхода в словах. Мне бы и хотелось, что называется, "выговориться", а я не могу. Но то, что зажато внутри, все равно, конечно, требует выхода и даже прорывается наконец - хотя порою в таком далеком от первопричины виде и образе...
Все было так плохо, когда Аришка решила со мной не жить.... Однажды мой бывший муж Виталий Мелик-Карамов предложил, что он за мной заедет, отвезет меня после спектакля на дачу к родителям, где с ними тогда оставалась наша дочка. Машины у меня в тот период не было, я обрадовалась:
- Хорошо, заезжай, конечно!
И вот было время уже около полуночи или за полночь, когда мы ехали к Новому Иерусалиму по Рублевке. Там мы оказались потому, что Виталий знал какую-то новую дорогу, удобную. Но мы все-таки мало-мало заплутали, останавливались, пошел уже второй час ночи. Но - ничего, погода хорошая, в машине - музыка, приятное что-то. И вдруг Виталий кричит:
- Смотри, смотри!
Я глянула, куда он показывал - и обмерла. А когда оцепенение прошло зарыдала. Так, что уже не могла остановиться, со мной началась истерика. Спрашивается, от чего?
От того, что с боку от машины, не отставая от нас и не обгоняя, совсем рядом, мне бы только руку протянуть за окно, бежал лосенок. Бежал себе и бежал, все время с той же скоростью, с какой мы ехали. А я захлебывалась слезами...
Виталий остановил машину:
- Ты что, с ума сошла?
Я ничего не могла сказать. Просто одной внезапной частицы природной красоты, одного только вида этого лосенка - красивого, свободного лесного зверя - оказалось достаточно, чтобы мне взорваться, накопив слишком много тяжести в душе, всего такого нерешенного, запутанного, больного.
Я плохо понимала, что со мной происходит. Но так или иначе надо было жить дальше.
Глава 7
РОДИТЕЛИ, ДЕТИ, БРАТ, МУЖ...
Но просто жить, не задумываясь над тысячами "почему",- это не для Девы. Постоянная черта Дев - всякое упорядочивание, раскладывание всего по полочкам, и вещей, и мыслей. И у меня, как бы страстно я ни переживала то или иное событие, обязательно наступает период для трезвых вопросов и ответов.
Например, по поводу того, что значит короткое слово "дом". После того, как я "уступила" свое дитя дедушке и бабушке, у меня был, согласитесь, повод хорошенько подумать над этим словом. И над другими, близкими к нему по значению: семья, очаг, родители, поколение...
"Бери шинель, пошли домой..." - пойдем на родину. Когда "дом" значил "родина", в нашей психологии того времени не возникало никаких противоречий. Оба понятия сливались, окрашенные теплым чувством. И мнение каждого на этот счет не отличалось от мнения всех.
А вот если "дом" следовало понимать в его буквальном, гораздо более личном смысле, то тут начинались очень большие сложности. Не стоит теперь считать это воспоминание, эту мысль общим местом или чем-то слишком малозначительным. Не случайно сейчас выпускают очень много телепередач и целых программ на материале "ретро". И лучшие из них - те, которые до самых мелочей, с максимумом подробностей раскрывают тему частной жизни, семейную, бытовую. Космос, целина, новые стройки и новые книги, фильмы, картины - все это важно, но никак не само по себе, а каждый раз - в отдельном преломлении: чья-то жизнь, чья-то судьба, на которых отразились и стройки, и полеты, и все остальное.
Было время, когда надо было мыслить иначе: "раньше думай о Родине, а потом о себе". А "о себе" - значило "обо всех своих близких". И поэтому так трудно было понять простую мысль Достоевского о царстве небесном и слезе ребенка. То же можно сказать и о Толстом: его "мысль семейная" была для нас притоптана, заглушена, испорчена.
Теперь до многих правильных и простых мыслей мы доходим заново, с огромным опозданием. Такое занятие иногда кажется мне разбиранием вручную завалов огромных каменных плит - ради того, чтобы увидел свет маленький цветок, совсем почти заглохший в мощном этом погребении. А ведь дело не только в образовании, в правильном преподавании литературы, истории культуры и философии. У всех нас было бы куда меньше всяких искусственных сложностей в сознании, если бы в детстве для каждого из нас слова "дом" и "семья" значили бы больше, чем они значили.
Дедушка рассказывал и рисовал мне, что жизнь прожить - не поле перейти. Не поле - а страшную пропасть. Один урок, но как он запал в память! Почему же не запомнилось больше? Хотя бы потому, что времени не хватило. Ведь даже то, которого хватило, досталось мне случайно - за счет нехождения в детский сад. А многим ли так исключительно повезло?
Я готова воздать честь и хвалу всем людям, которые "сами себя сделали", без учителей, примеров и образцов для подражания. Правда, границы такой "самодеятельности" всегда вызывают у меня серьезные подозрения: как знать наверняка, где кончается сам человек, самостоятельный делатель себя, и начинаются другие, оставившие в нем свой след, свое влияние? Они ведь обязательно были, как же иначе...
Надо только разглядеть. И мне хочется разглядеть - многое, до многого докопаться. Это не любопытство, удовлетворяемое подглядыванием, это что-то другое...
Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.
До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.
Все время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
Свершать открытья...
Как я рада, что есть у Пастернака эти строки - почти всем известные, но разве от этого они что-то потеряли?
И, "свершая открытья" в себе самой, я думаю, что очень многое у меня не от меня. Конечно, почти ничего я не могу считать простым заимствованием, списком, копией - как в отношении себя, так и в отношении других людей. Мне всегда хочется спорить, когда я слышу высказывания типа "заедает среда", "друзья плохо влияют" и так далее. Нельзя рассуждать так примитивно, все в жизни гораздо сложнее. И проще одновременно.
Может быть, мне было бы проще доходить до сути, будь у меня эталон для сопоставления - человек, чей авторитет оказался для меня столь великим, всеобъемлющим, решающим, что я могла бы всю жизнь сверяться с образом и поступками этого человека. Я с чистым сердцем говорю, что присутствие в моей жизни такого человека, личности, которая бы вызвала во мне желание подражать и равняться по ней, было бы, наверное, для меня немалым благом. Но...
У всего моего поколения благодаря советскому воспитанию многие правильные ориентиры оказались стерты. Личности перестали представлять для нас авторитет. Авторитет был у партии, у коллектива, у каких-то организаций. От авторитета личности нас отучили. Такая категория - личный авторитет умного человека, интересного человека - вообще выпала из обращения, нас отучили ею мыслить, что я встречаю как в себе, так и во многих других людях.
И авторитет родителей подвергся в нашем обществе тому же. Школа и пионерская организация значили больше, Павлик Морозов оставался абсолютно бессмертен, хотя со временем людоедский ореол вокруг его образа несколько померк. Так что понятие "авторитет личности" стало для меня оформляться очень поздно. До него существовало (и теперь тоже сохранилось) понятие "авторитет идеи". Вот идее я буду подражать, носиться с ней, и параллельно в чем-то, возможно, буду считать авторитетом того, кто привел меня к этой идее, разделил ее со мной.