Планы заметно поскромнели уже на первом году обучения: в школе дела с самого начала пошли неважно, девочка не вылезала из троек. В результате от карьеры врача, космонавтки и ученой Галина Алексеевна, скрепя любящее материнское сердце, отказалась. Но кино и балет ведь никуда не девались, для этого, по мнению Галины Алексеевны, учиться было совершенно не обязательно, особенно для кино.
Галина Алексеевна вообще не слишком верила в пользу обучения – Любочку за тройки ругала не слишком. Но материнская энергия требовала выхода, и девочка восьми лет от роду была отдана в кружок художественной гимнастики в соседнее село, куда отчим, Петр Василич, пользуясь служебным положением, после обеда гонял леспромхозовский автомобиль. Девочку постоянно тошнило, машину приходилось останавливать. Но Галина Алексеевна была непреклонна, и в результате Любочка научилась стоять на руках, делать колесо и садиться на шпагат.
Любочка росла и расцветала. Положительно она была рождена для красивой жизни. «Стоит только подтолкнуть ее в нужном направлении, – думала Галина Алексеевна, – и жизнь пойдет как по маслу». Она подолгу беседовала с дочкой – обстоятельно, словно со взрослой: учила житейским хитростям, советовала, с кем да как себя вести, по мере сил расширяя девичий кругозор. Воспитательная работа принесла свои плоды – Любочка рано научилась угождать мальчикам и не обращать внимания на девочек. Мальчики решали за Любочку задачки и дрались за честь донести от школы до дома ее портфель, девочки Любочке завидовали и заискивали перед нею или же фыркали презрительно, но фырканье тоже было результатом зависти: ведь Любочка была в Выезжем Логе первая красавица.
Еще предметом тайной девичьей зависти были Любочкины наряды – шикарные и воздушные, совсем как в трофейных фильмах. И ведь что самое обидное: эти королевские туалеты пошиты были вовсе не из заморских шелков и бархатов, а из «веселых ситчиков», которые завозили в сельпо, – шить Галина Алексеевна действительно умела. Шить у нее, строго говоря, получалось гораздо лучше, нежели обогащать девичий кругозор, и Любочкины платья всегда оказывались куда богаче, чем ее представление о природе вещей.
Любочке очень нравилось, когда мальчики из-за нее дрались. Она их даже подначивала – обещала портфель одному, а в последний момент отдавала другому, просила решить какой-нибудь пример позаковыристее, допустим, Васю, а списывала у Пети. В итоге после уроков за школой случался очередной «мужской» разговор, отрывались пуговицы и рвались рукава, зрели синяки на насупленных физиономиях. Мальчишкам такие баталии даже льстили, среди общей уравниловки давая почувствовать себя рыцарями и воинами. Да и Любочка стравливала их вовсе не со злости, а ведомая неистребимым самочьим инстинктом, который не по зубам никаким революциям и коммунистическим строительствам.
Однажды, по малолетству, Любочка спросила у Галины Алексеевны:
– Мам, почему со мной девчонки не дружат?
– Завидуют, – зевнула мама. – Но это даже хорошо.
– Что завидуют? – удивилась Любочка.
– Что не дружат. Стало быть, мужика не уведут – некому будет. Это вы сейчас маленькие, а потом…
– Что потом?
– Суп с котом! Потом за хорошего мужика глазки-то повыцарапываете, помяни мое слово. Ладно, хватит попусту болтать. Ты посмотри на себя! Ты у меня – раскрасавица. Вырастешь и в город уедешь. В Красноярск. Или хоть в Иркутск. А может, аж в самую Москву заберешься. Станешь знаменитой артисткой. Ну и нужны тебе тогда эти дуры деревенские?.. Поди лучше на двор, папины рубахи повешай!