Вот и теперь: « Как случилось, что вы, опытный разведчик, не смогли доставить в расположение «языка» живым?»
«Бывает, - говорю, - и на старуху проруха. Этот майоришка сердечник или астматик, да ещё дюже перепугался. Вот и двинул кони, а я что....» Он аж подпрыгнул.
«Если этот майор был астматик или сердечник, как вы говорите, то вы были обязаны его как вазу нести, зная, что мы накануне вражеского наступления!
«Виноват. - Мямлю. - Хотя виноватым себя не чувствую. Попробовал бы ты, горлодёр, потащить как вазу центнер веса, да ещё по вражьим тылам.
Он кривит губы, этот воблообразный и бросает, отвернувшись к окну, прикуривает....
«Идите! - Сказано тоном учителя, отправляющего бедокура за родителями. - И учтите: ещё раз такая проруха!»
Суэтин, Суэтин.... Хотелось схватить за грудки эту профуру в форме НКВД и вытрясти из него ответы: « Чего тебе надо? Какого.... ты ко мне присосался? Но время шло, а тут ещё наступление.... В общем, потерялся из виду Суэтин. Не выделялся. Я воевал, трижды был ранен. Легко. Мы потихоньку отступали. Закреплялись на рубежах, чтобы выстояв неделю-меньше, отступать дальше.... Плечиков погиб, и я ходил за «языком» с новым бойцом татарином Гамидовым. Теперь я в паре работал с Копыловым, а Гамидов прикрывал отход. Прорух больше не было, но и «языки» попадались так себе. А один матёрый просто плюнул в морду Суэтину, не пожелав изливать душу. Сам не видел, но Ровконюк рассказывал с упоением. Враг подлежал уничтожению любой. И разговорчивый и фанатичный, а вот выбор свой делал каждый сам.
Однажды мы наткнулись на немецкий обоз и отвоевали восемь подвод с мукой, картофелем, салом, немецкой тушенкой и.... немецкой горилкой. Со странным названием шнапс. Поскольку никто тут учёта не вел, я распорядился прибрать восемь бутылок в солдатские закрома. Но до особого случая. Мало ли.... Бойцу выдавался наркомовский спирт и лишь перед боем. Многие его не употребляли, чтобы приохотиться потом. Или уж кто не пьёт, обменять на курево. Но непьющих становилось с каждым боем меньше. А тут шнапс и не попробовать. Случай особый представился скоро. В третьем и четвёртом взводах объявились сразу два именинника на 19-е число, а у Гамидова в его далеком селе родилась внучка. Это стоило сбрызнуть. А тут как на грех и немец притих. По последнему протоколу «языка» движения с их стороны не ожидалось. Ждали они подкрепления силой. Ну, раз так, почему б не приговорить пару-другую бутылочек? Вышло так, что распробовав немецкую горилку и не поняв в чём суть, подзажглись спиртом и.... Поутру по взводам бегал Суэтин и нюхал каждого. Наткнувшись на меня, заорал: «Старшина! Что тут у тебя в роте?! - Учуяв нечто с моей стороны, заорал пуще: - Званов! Я тебя под трибунал, вражина!!!» Помню, что во мне бродили пары спирта и шнапса. Оттолкнул его и говорю: «Под трибунал так под трибунал. А вражиной хаять не смей! Я их столько перевёл на тот свет, что тебе.... - Тут я, помню, сплюнул и смачно закончил: - Сволочь!» Или «Гнида!» Что-то в этом ключе. Повернулся и пошёл. «Сопля! - Думаю. - Ты ещё курсы свои синие кончал, когда я первых врагов оприходовал». Потом была выволочка от комбата. Но так.... На формальном уровне. Того Суэтин заел моей персоной, ну и понятен перец, комбат должен отреагировать. А я уже ничего не боялся. К тому времени, я уже знал. Особист настырно роет под меня яму. Боялся ли я? У меня давно всё выгорело, чтобы бояться. Я надеялся погибнуть в бою, хотя намеренно под пули не лез. Полгода миновало, прежде чем стало известно: Суэтин отправил на меня материал Главному штабу девизий при Особом совещании или Особых полномочиях. Не знаю как правильно. Знаю, что пришёл ответ - расстрелять. Ровконюк уверял, что первым письмом пришла резолюция на усмотрение местного командования: штрафбат или расстрел. И что он, комбат почти склонил Суэтина к варианту один. Но затем пришёл второй вердикт, где было прописано однозначно, без двумыслий. Расстрелять.