Много было написано об оздоровляющем влиянии труда – особливо физического труда – и я, конечно, менее всего стану отрицать это влияние. Не давать арестантам никакого занятия, как это практикуется в России, значит – совершенно деморализовать их, налагать на них бесполезное наказание и убивать в них последнюю искру энергии, делая их совершенно неспособными к трудовой жизни после тюрьмы. Но есть труд и труд. Существует свободный труд, возвышающий человека, освобождающий его мозг от скорбных мыслей и болезненных идей, – труд, заставляющий человека чувствовать себя частицею мировой жизни. Но есть также и вынужденный труд, труд раба, унижающий человека, – труд, которым занимаются с отвращением, из страха наказание, и таков тюремный труд. При этом я, конечно, не имею в виду такого гнусного изобретение, как вертящееся колесо английских тюрем, которое приходится вертеть человеку, подобно белке, хотя двигательную силу можно было бы получить и другим образом, гораздо более дешевым. Я не имею также в виду щипание конопати, при котором человек производит в день ровно на одну копейку[67]. Арестанты вправе рассматривать подобного рода труд, как низкую месть со стороны общества, которое не позаботилось, в дни их детства, указать им лучших путей к высшей, более достойной человека, жизни, а теперь мстит им за это. Я думаю, нет ничего более возмутительного, как чувствовать, что тебя принуждают работать не потому, что твой труд кому-либо нужен, а в виде наказание. В то время как все человечество работает для поддержание жизни, арестант, щиплющий конопать или разбирающий нитки, занимается работой, которая никому не нужна. Он – отвержен. И если он по выходе из тюрьмы будет обращаться с обществом, как отверженец, мы не можем обвинять никого, кроме самих себя.
Но не лучше обстоит дело и с продуктивным трудом в тюрьмах. Государство редко может выступить в роли удачливого конкуррента на рынке, где продукты покупаются и продаются ради тех выгод, которые могут быть реализованы при покупке и продаже. Вследствие этого, оно бывает вынуждено, с целью дать работу арестантам, прибегать к помощи подрядчиков. Но, чтобы привлечь этих подрядчиков и побудить их затратить деньги на постройку мастерских, – в то же время гарантируя определенное количество работы для известного числа арестантов, не смотря на колебание рыночных цен (при чем необходимо иметь в виду неблагоприятную обстановку тюрьмы и работу необученных ремеслу рабочих-арестантов), – чтобы привлечь таких подрядчиков, государству приходится продавать арестантский труд за безценок, не говоря уже о взятках, которые тоже способствуют понижению цен за труд. Таким образом, на кого бы ни работали арестанты, для казны или для подрядчиков, – их заработки ничтожны.
Мы видели в предыдущей главе, что наивысшая заработная плата, платимая подрядчиками в Клэрво, редко превышает 80 копеек в день, а в большинстве случаев она ниже 40 копеек, за 12-ти часовый труд, при чем половину этого заработка, а иногда и более, удерживает в свою пользу казна. В Пуасси (Poissy) арестанты зарабатывают у подрядчика по 12 копеек в день, и менее 8 копеек, когда работают для казны[68].
В Англии, с тех пор как тюремная коммиссие 1863 г. сделала открытие, что арестанты зарабатывают черезчур много, их заработок свелся почти к нулю, если не считать небольшего уменьшение срока наказание для прилежно работающих арестантов. В английских тюрьмах заключенных занимают такого рода ремеслами, что лишь искуссные рабочие могут заработать свыше 50 копеек в день (сапожники, портные и занимающиеся плетением корзин)[69]. В других же областях труда, арестантская работа, переведенная на рыночную ценность, колеблется между 12 и 40 копейками в день.
Несомненно, что работа, при таких обстоятельствах, лишенная сама по себе привлекательности, так как она не дает упражнение умственным способностям рабочаго и оплачиваемая так скверно, может быть рассматриваема лишь, как форма наказание. Когда я глядел на моих друзей-анархистов в Клэрво, выделывавших дамские корсеты или перламутровые пуговицы и зарабатывавших при этом 24 копейки за десяти-часовой труд, причем 8 копеек удерживалось казною (у уголовных преступников удерживалось 12 копеек, или даже более), – я вполне понял, какого рода отвращение должна вызывать подобного рода работа в людях, принужденных заниматься ею целые годы. Какое удовольствие может дать подобная работа? Какое моральное влияние может она оказать, если арестант постоянно повторяет сам себе, что он работает лишь для обогащение подрядчика? Получивши 72 копейки за целую неделю труда, он и его товарищи могут только воскликнуть: «и подлинно, настоящие-то воры – не мы, а те, кто держит нас здесь».