Мы — наша семья из трех человек: я, старший братишка и мать, — жили тогда, переехав с Выездной, на Стану — главной улице рудника-прииска, на взгорье. Жилье наше — избица шагов шесть в длину и столько же в ширину, пристроенная к длинному старому бараку, несмотря на свою крохотность, была холодная, как погреб, для сугрева ее зимой требовалась прорва дров. Обязанность по заготовке и вывозке дров из леса целиком и полностью лежала на нас с братом, мальчишках, которым едва-едва исполнилось десять — одиннадцать лет. Мать работала на тяжелой подземной работе в шахте, она кормила нас, и ей некогда было заботиться о дровах. А мы с братом учились в школе и добывали дрова, чтобы было тепло в нашем убогом жилье с дырявыми сгнившими стенами, на которых наседал пушистый иней-куржак.
Отца у нас не было: он умер в тысяча девятьсот тридцать четвертом году, оставив нас одних, как говорила мать, мыкать злосчастное горе.
И мы с братом, лишенные отцовской поддержки и защиты, убежденные, что можем надеяться только на себя, а не на чужих людей, старались изо всех сил. Зимой мы обычно просыпались рань-ранью и, чтобы успеть до наступления второй смены в школе, не мешкая, отправлялись за дровами. Мы шли, волоча за собой за веревку сани, по Стану, улице Комсомольской, Выездной, взбирались на высоченную Осиновую гору и по проторенной, а чаще непроторенной тропе, нетронутым убродьем, барахтаясь по пояс в снегу, кое-как углублялись в заснеженный лес. При утреннем мраке мы выбирали сушину, подпиливали ее двуручной пилой, разрезали на кряжи и укладывали их на санки. Увязав кряжи на санках веревками, мы немедленно отправлялись домой. Один из нас волочил санки за веревку, другой подталкивал тяжелый воз сзади.
Вывозка дров из тайги — тяжелая работа, особенно в убродье, когда необходимо одолевать высокие сугробы, а дышать от холода нечем: стужа сковала не только деревья, и небо, и дорогу, но и воздух. Только выйдешь, таща за собой тяжелые санки на чистовину Осиновой горы, ударит в лицо плотный сивер, прожжет насквозь дыроватую фуфайчонку и стеженые штанцы, заледенит ноги, обутые в боты с калошами, — и заноют суставы, взломит болью надбровные дуги, в паху будто прокалывают шилом... Но воз с дровами не бросишь, его надо волочить, чтобы дома было тепло; опрокинутся санки на бок — надо поднять, заедут на спуске в сторону, уткнутся в набой — вытащи, а понесет их скоро-скоро с кручи под гору — сдержи, чего бы тебе это ни стоило.
Но это еще не все. Не все, даже если ты одолел и низину, и спуски, и сугробы. Вот выехал ты на Берикуль: по сторонам домишки, вьются синие дымки, подхватывает их сивер, разрывает в клочья, белеют заледенелые окошки, брешут от ярости на стужу собаки. Теперь надо умудриться безопасно проехать по двум улицам — Выездной и Комсомольской — тогда ты будешь дома. Дорога торная, разъезженная, ехать по руднику-прииску легко, но тут зато другая опасность — дядя Илларион.
И зачем он поставил свой дом на пересечении двух улиц — Луговой и Комсомольской? Не объедешь с дровами, не обойдешь его дом — все дороги мимо этого дома. То и дело дядя Илларион выглядывает из окошка сквозь чистые, ничуть не заледенелые окошки и видит все, что творится на улице. Везут сено — пусть везут, это его не касается. Везут медленным ходом динамит, красный флажок на дуге — признак опасного груза — пусть себе везут. И к рыбе, которую перебрасывают на рудник в короба́х, мерзлую, он совершенно равнодушен, и к ящикам, и к бочкам на санях у него никакого интереса. Но вот показался вдали дровяной воз — конный ли на санях, пешеходный ли на санках, он тотчас хлопнул дверью, он стоит уже на дороге, в шапке, в фуфайке, с молоточком лесника в руке.
— Ага, вот и дровишечки, — ласково выговаривает он, велев возчику остановиться. — Вижу, все вижу, а насчет билетика как? Форма, порядок требуется для выгоды государственной... Нету, говоришь, билетика на дрова, не куплен заранее, — что же делать будем, а? Придется, видно, про́токол составить, без этого никакого порядку не будет.
И начинается разговор. Дядю Иллариона упрашивают, убеждают, доказывают ему свою правоту, но он остается неумолим. Встреча с лесником обычно заканчивается тем, что воз ставится обочь дороги, возчик уныло плетется в дом лесника, где составляется протокол. После того лесник, провожая возчика, еще раз выходит на улицу. Стучит молоток, на срезах березовых кряжей появляются выбоины «ОП», что означает, кажется, что дрова опечатаны, то есть пускать их в топку пока нельзя...