И вот прошла лишь ночь, и наутро собирающиеся с отцом в Сечу бурсаки преобразились — здесь шаровары шириною в Чёрное море, но даже и вот: «Их лица, ещё мало загоревшие, казалось, похорошели и побелели; молодые чёрные усы теперь как-то ярче оттеняли белизну их…».
Гоголь ошибся?
Но Гоголь никогда не ошибался. Он просто вообразил вчерашних бурсаков уже козаками, а уж если шаровары в Чёрное море, так и чёрные усы вмиг вырастут.
Ещё раз прошу извинения за то, что кто-то это уже давно заметил и до меня напечатал.
Я владею письмом по старой орфографии. Не благодаря филфаку, где был спецкурс старославянского — так тогда переименовали церковно-славянский, и его-то я как раз не знаю. А по той старой, упразднённой в 1918 году орфографии, отмену которой не могли простить большевикам Бунин и Репин. В период увлечения поэзией Серебряного века я переписывал в тетрадки целые сборники стихов, которые удавалось добыть на короткий срок. Помню богатое издание «Будем как солнце» Бальмонта и квадратные, в бумажных обложках сборники Игоря Северянина.
Бунин в период жизни с Цакни в Одессе не раз жалуется в письмах на живущего в их доме нахального греческого мальчишку Юрия Морфесси — будущего «баяна» кабацко-цыганского репертуара. Вера Николаевна в «Жизни Бунина» пишет, что в эмиграции они встречались. Трудно вообразить эту встречу.
Журнал «Урал» анонсирует: «В первом номере публикуется роман шестнадцати авторов «Шестнадцать карт» — произведение почти уникальное. Почти — потому что подобный прецедент в отечественной литературе всё же был — опубликованный в 1927 году в «Огоньке» роман «Большие пожары», авторами которого были И. Бабель, А. Грин, М. Зощенко, В. Каверин, Л. Леонов, А. Новиков-Прибой, А. Толстой и другие известные писатели. <… > Григорий Аросев, инициатор сего амбициозного проекта, пишет: «Осмелимся предположить, что роман «Шестнадцать карт» получился не хуже «Пожаров». По меньшей мере, он гораздо складнее, и в нём нет таких смешных несоответствий, какие наблюдаются у старшего брата. Хотя, конечно, авторитет Бабеля, Грина и прочих никто сомнению не подвергает”».
Хорошо. Только уральские коллеги явно не ведают, что прецедент «Больших пожаров» был не раз продолжен.
В 1964 в приложении к «Известиям» «Неделя» был опубликован коллективный роман под названием «Смеётся тот, кто смеётся». Затеял его Валентин Катаев, который и написал первую главу. А вот остальные авторы по порядку: Анатолий Гладилин, Юрий Казаков, Лев Славин, Василий Аксёнов, Илья Зверев, Владимир Войнович, Фазиль Искандер, Георгий Владимов.
А ещё группа фантастов опубликовала в 60-е годы в ленинградском журнале «Костёр» роман-буриме «Летающие кочевники». Тогда первую главу написали братья Стругацкие.
А ещё спустя сорок лет главный редактор газеты «Новые времена в Саратове» автор настоящих заметок вспомнил о хорошо забытом старом и предложил коллегам сочинить коллективный роман. Написать первую главу согласился один из авторов романа «Смеётся тот, кто смеётся» Владимир Войнович. Он же придумал и название «Долг платежом зелен». За ним последовали Алексей Слаповский, Роман Арбитман, несколько саратовских журналистов, но идея мало кого увлекла, издатель затею не одобрял, сюжет меж тем запутывался… Однако Слаповский всё-таки сумел его закруглить в последней главе.
«— Однако! Я чувствую, что после водки вы пили портвейн! Помилуйте, да разве можно это делать!» (Булгаков. Мастер и Маргарита).
«— У тебя есть талант! Только ты не тово… не налегай на портвейн. После водки этот сиволдай — смерть!» (Чехов. Юбилей).
«Духовой шкаф потрескивал. В багровых столбах горело вечной огненной мукой и неутолённой страстью лицо Дарьи Петровны. Оно лоснилось и отливало жиром» (Булгаков. Собачье сердце).
«Кухарка Пелагея возилась около печки и, видимо, старалась спрятать куда-нибудь подальше своё лицо. А на её лице Гриша видел целую иллюминацию: оно горело и переливало всеми цветами, начиная с красно-багрового и кончая смертельно-бледным». (Чехов. Гриша).
Сцена в «Собачьем сердце», где профессор Преображенский берёт Шарика, написаны не без влияния «Каштанки», которую подбирает клоун.
В булгаковских «Записках покойника» мне очень нравится следующее место:
«… полный человек в пенсне, который не только решительно отверг моё произведение, но и прочитал мне что-то вроде нотации.
— В вашем рассказе чувствуется подмигивание, — сказал полный человек, и я увидел, что он смотрит на меня с отвращением».