В русском жанре. Из жизни читателя

Репрессированный отец, друг Михаила Бахтина, близкий знакомый Пастернака, Белого, Есенина, первый редактор сочинений Блока — красавец в галстуке-бабочке. О последних днях Медведева сохранилось свидетельство Николая Заболоцкого: «П. Н. Медведев не только сам не поддавался унынию, но и пытался по мере сил подбодрить других заключённых, которыми до отказа была набита камера». Павел Николаевич Медведев был расстрелян 17 июля 1938 года. Место захоронения неизвестно.

А дочь играла волевых колхозниц! Правда, порода в лице выдавала не крестьянские корни, но каково всё это в целом…

* * *

Увлёкся в последнее время скачиванием старых песен.

Ниже — о специфическом сталинском аспекте, а сначала о том, что находятся ещё не ставшие слава богу, старыми ТВ-эрнсто-песнями о главном: прелестный «Мишка», за «пошлость» которого Рудакова и Нечаева тотчас расхлестала пресса. Или: многие ли знают сейчас дивные мелодии «Албанского танго» или «Бакинских огней»?

К сожалению, проклятая память достаёт из детства и непременные дворовые переделки их текстов. Так, вместо «Мишка-Мишка, где твоя улыбка?» стали горланить: «Мишка-Мишка, где твоя сберкнижка?», в «Албанском танго» строку «Гляжу на опустевшую аллею / И грустно отчего-то я не знаю…» заменили на: «Гляжу на опустевшую аллею / И грустно отчего-то мне, еврею…» А уж далее были и вовсе неприличности. Вместо: «Прости меня, но я не виновата. / Что я любить и ждать тебя устала…» дворовые хулиганы пели: «Прости меня, но я не виновата, / Что для тебя моя великовата…».

Отчего именно такая гадость навсегда застревает в детской памяти? На этот счёт замечательное место есть в мемуарах Наталии Ильиной: услышанные в детстве от эстрадного куплетиста строки «Ваня с Машей в том подвале время даром не теряли» в памяти моей застряли на всю жизнь, сколько прекрасных стихотворных строк ушло, забыто, а эта чепуха десятки лет засоряет голову».

* * *

Если в предвоенной песенно-патриотической вакханалии преобладали две темы — восхваление Сталина и его соратников.

Нашей песне печаль незнакома,
Веселее её не найти.
Этой песней встречаем наркома,
Дорогого наркома пути!

— или:

Суровой чести верный рыцарь,
Народом Берия любим.
Отчизна славная гордится
Бесстрашным маршалом своим… —

то после войны величальные Сталину начинают теснейшим образом переплетаться с таковыми же — Москве: «Кто сегодня поёт о столице, тот о Сталине песню поёт». Песен о Москве с заказными убогими текстами — сочинялись сотни! А композиторы не только безвестные, но и Прокофьев, и Шостакович, и Хачатурян. Из поэтов всех перещеголял К. Симонов каким-то уже заоблачно былинным, без рифм, слогом:

Сталин, слава о нём — словно грома раскат,
Словно стяг над землёю колышется.
И так скромен он стал, множим имя его.
Громче слава ещё не придумана.

А вот слова якобы народные:

Не вмещает стольких вод ширь Днепра сама,
Сколько есть у Сталина светлого ума!
В небе столько звёздочек нету в синеве,
Сколько дум у Сталина в светлой голове!

Рядом с этим откровенным безумием восторга и простецкие вирши Антона Пришельца:

Древний Кремль сверкает позолотой,
Не шелохнут веткой тополя.
В Боровицкие высокие ворота
Выезжает Сталин из Кремля.

Вся Москва — великая, родная,
Расцвела под небом голубым.
И по всей столице Сталин проезжает
По широким улицам прямым.

Он заходит в шумный цех завода,
Он с людьми на стройке говорит.
За хорошую, за честную работу
Мастеров труда благодарит.

На этом поле чудес особняком стоит строго обдуманная и очень профессиональная песня Александра Вертинского «Он» («Чуть седой, как серебряный тополь, он стоит, принимая парад…»).

Песни же о столице приобретают вполне истерический характер:

Танков бешеный ход,
Эскадрилий полёт.
Сотни сил набирает бензин.
Кто ж их всех напоил, не щадя своих сил.
Это я, Москва, бакинец, твой сын.

Припев:

Ай, хороший город Москва!