Я была почти подростком, когда случилось то, что я не могу назвать никаким именем — если это горе, то почему я была наперекор всему так счастлива; а если это счастье, то почему я и теперь страдаю от этого!
В моей спальне есть маленькая дверца. Она ведет в подземный ход, прорытый давно, прежними владельцами. В эту комнату я переселилась уже после отъезда Маргареты и, кажется, только я знаю о подземном ходе. Часто я приоткрывала дверцу и вглядывалась в темный коридор. Я воображала, будто смело пускаюсь в путь навстречу приключениям, но совершить такой поступок в реальности я не решалась. Боясь, что Мария, служанка, раскроет мою тайну, я выпросила у отца ключ и запирала дверь.
Однажды я сидела в своей комнате и перебирала оставшиеся после матери вышивки. Это было после полудня, было тепло по-летнему. Отец пропадал где-то на охоте. Мария и Чоба занимались хозяйством. Солнце мягко грело. За окном жужжали пчелы в ветвях цветущих лип. Я любила перебирать материны вещи. Это давало мне иллюзию дела, а мне кажется, что когда человек занят каким-то необременительным для его сознания делом, ему легче мечтать.
Внезапно дверца в стене тихо отворилась. Почему-то я не почувствовала испуга. В комнату вошел юноша, чуть постарше меня. Он был одет в чужеземную одежду, изорванную, запачканную землей и песком. Он показался мне очень усталым, измученным. Солнечный свет в комнате ослепил его усталые глаза. С закрытыми глазами он бессильно прислонился к стене. Я смотрела на него. Черты лица у него были правильные, красивые. Я очень хотела помочь ему, но что-то смущало меня. Внезапно глаза его открылись. Он улыбнулся и шагнул ко мне. Очарование его улыбки заключалось в какой-то нежной смешливости и безоглядности. Я не могу понять, что случилось с нами. Мы даже не спросили друг друга ни о чем. До этого я даже и не думала о том, чтобы влюбиться в кого-нибудь. Я не знала, как любят телесно. Но в тот день я все постигла. Мы были едины, одно существо! Я поняла, почувствовала, зачем даны мне губы, руки, язык, междуножье, груди. Я не боялась и не стыдилась. А он… Он, казалось, наслаждался с какой-то странной бережностью, предавался каждой частице моего тела.
После мы сидели друг против друга на полу и глядели друг на друга с изумлением, молча, усталые и счастливые. Юноша улыбнулся и чудесным жестом приложил указательный палец к приоткрытому рту, чуть запрокинув голову. Я поняла, что он просит пить. Я схватила свое брошенное платье. Он тоже поднял свою одежду.
— Ты хочешь пить? — спросила я. — Сейчас я принесу тебе пить. И поесть — я уже стояла у двери.
Он внимательно слушал, пока я говорила. Он протянул руку и произнес медленно, чужой язык затруднял его:
— Да. Принеси.
На кухне я наполнила разной снедью корзину, с которой Мария ходила в лес за ягодами и грибами. Нашла и большую флягу с вином. После поднялась к себе в комнату. Мы стали есть и пить. Я называла разные предметы, бывшие в комнате, он повторял за мной новые для него слова. Мы смеялись. Затем он поднялся. Лицо его сделалось серьезным. Он приложил ладонь к груди. Я не удерживала его. Почему? Это было бы все равно, что пытаться удержать солнечный свет или край голубого неба в окне. Я даже не могла понять потом, тоскую ли я. Но я почувствовала, что это странное любовное наваждение возможно только с ним! Это странно, но, должно быть, и вправду бывают люди, созданные друг для друга. И как редко, должно быть, им удается встретить друг друга. Я протянула ему корзину с еще оставшейся едой, он помедлил, посмотрел как-то испытующе, но взял. Вот он уже шагнул к дверце в стене. И тут я подбежала и протянула ему кольцо, то самое. Я взяла его за руку и надела кольцо ему на палец. Он улыбнулся, словно прося прощения, и тихо проговорил:
— Нечего мне тебе подарить.
Он обнял меня свободной рукой, на пальце которой уже блестело мое колечко, и нежно поцеловал в губы.
Кажется, Мария все искала корзину и припасы, и флягу с вином, и грешила на бедного Чобу.
Я не буду говорить подробно, но прошло какое-то время и я стала замечать в себе некие перемены. Я подумала, что я больна и испугалась. Мария тоже заметила мое состояние и однажды, когда мы были в кухне вдвоем, она обняла меня и объяснила, что у меня будет ребенок. Она принялась осторожно расспрашивать. Я рассказала ей о незнакомце, но о дверце, ведущей в подземный ход, я не сказала ничего; я говорила, что встретила юношу в лесу. Мария поверила мне, но удивилась, что мы даже не назвали друг другу наших имен. Мне стало жаль ее. Она, бедная, не знает, что такое любовь, когда нет нужды в именах. Но она очень помогла мне. Она сказала отцу, что я стала жертвой насилия. Огорчению его не было предела. Он не хотел видеть меня. А мне было хорошо. Я почувствовала движения ребенка, такие чудесные, от которых у меня сердце билось нежно и тревожно, и мне казалось, будто я уплываю в море на лодке, волны меня несут… Я не испытывала никакого нетерпеливого ожидания. Мое единство с этим маленьким существом, защищенность моего ребенка моим телом наполняли меня спокойной радостью. Мне казалось, что после рождения ребенок станет совсем беззащитным, я не смогу защитить его. Моя девочка сразу, когда Мария впервые показала мне ее, была прелестна. Крохотные согнутые сладкие пальчики, милое личико, маленький нежный носик. Но мой отец приказал удалить ее. Мария увезла ее. Мне думалось, я умру от тоски. Мария перетянула мне грудь куском полотна, и молоко, предназначенное для моего ребенка самой природой, сгорало с болью. Я очень тосковала. У девочки даже имени не было. Мария сказала, что кормилица назвала ее Иваной в честь своей умершей дочери. Мария навещала ребенка. Потом отец разрешил привезти девочку в деревню. Теперь я могла ее видеть. Было удивительно — неужели это то самое крохотное существо, что показала мне когда-то Мария, то самое существо, что жило у меня под сердцем! Я привыкла к девочке, к ее имени, к ее страстному нраву. Потом она стала жить в замке. Я страдала, думая о ее будущем! Неужели эта страстная девушка обречена будет проводить свои дни в монастыре? На этом настаивал ее дед, мой отец. Я не знала, как мне устроить ее судьбу, сделать ее счастливой.