— А я решил, что ты должен стучать очень тихо.
Ивана повернула голову:
— Пусть он уйдет! Я не хочу говорить с убийцей!
— Теперь, — лицо Михала совсем помрачнело. — Теперь я тебе не ровня. Теперь думаешь, тебе найдут мужа побогаче, а, может, и познатнее. Там, откуда твой отец родом.
Слово «отец» он произнес почти примирительно.
— Ты бы лучше ушел, Михал, — сказала Кларинда. — Она еще слабая, ты мучаешь ее.
Михал молча отвернулся и хотел было выйти. Голос девушки остановил его. Реджеб улыбнулся.
— Твой отец был убит в честном поединке, — начала Ивана. — И я сержусь на тебя вовсе не за то, что ты хотел отнять отца у меня, когда я только нашла его. Пусть ты не думаешь обо мне. Пусть! Но за что ты хотел наказать мою бедную мать, отнять у нес человека, которого она любит!
— Я ни у кого ничего не хочу отнимать, — произнес Михал беззащитным от кротости голосом.
— У меня вот какая мысль, — безразлично заметил Реджеб, отвернувшись к окну. — Мы вернемся в город. Никто ничего не скажет, ни о чем не догадается! Я вернусь с женой. Моя жена — законная владелица Гезале! Но после свадьбы во владение замком и угодьями вступят Михал и Ивана. А мы уедем. Вероятно, на мою родину.
— После чьей свадьбы? — иронически полюбопытствовал Михал.
— Твоей, разумеется! Я как-то привык обходиться без свадеб!
Спустя примерно двадцать пять лет после описанных событий, армия Сулеймана разбила под Мохачем венгерскую армию, которой командовал Януш Запольи. Буда и Альфельд попали под власть османов. И долго еще мятежный полководец вел борьбу за целостность венгерского государства, распавшегося на отдельные княжества и провинции. Пока не сложил свою буйную голову.
В музеях Будапешта можно увидеть несколько портретов Януша Запольи.
В то же самое время молодой чиновник султанской канцелярии Мехмед Нешри начал работу над выдающимся произведением османской историографии, хроникой становления и расцвета великой империи, — «Зерцало истины».
Сохранились два портрета Мехмеда Нешри. Один из них находится в Истанбульском дворцовом музее, второй — в частном собрании в Венеции. До сих пор неясно, какой их них является подлинником, а какой — всего лишь копия. Потому что фактически это один и тот же портрет.
И если сравнить портреты Януша Запольи и Мехмеда Нешри, видно, как они похожи! Но, разумеется, в этом нет ничего удивительного, когда…
…когда восстание
подавлено
и на улицах еще стреляют
И женщины бегут из магазина в магазин
и кошельки сжимают в потных кулачках
На мусорных бачках
соседские играют дети
изображая танки и танкистов
А я вхожу с тобой в кафе на Пашарете
пока еще открыто
«Девушка, а вы еще не закрываетесь, а?»
будем кофе пить с пирожными
Вот это прежний я
Мой галстук
Узел завяжи
стяни широкий пестрый
Ты видишь, в галстучной булавке
стеклянный шарик
Посмотри,
в нем, словно в маленьком окне,
ты видишь, человек в чалме
он скачет на коне
Вот… видишь…
Он скачет в объемном крохотном пространстве,
где, молча, действует закон,
неограничивающий его свободу
А здесь, во мгле реальностей,
свободен только он
который никакому не принадлежит народу
Он — сказка
вот и все!
О философии, свободе и пирожных мы поговорим
на Пашарете.
Провода висят
Автобусы не ходят
Выбитые стекла
Кого-то
убили у консерватории
О-о!
И мальчики в перчатках из нейлона
смущенно
держат сигарету до конца
А критик Виллибальд Алексис говорит о ранних пьесах
Гейне
«У господина Гейне — все мавры — евреи!»
Нет, не прощайте, критик
вас не быть не может
иначе жизнь
преснятина
Прощайте, комната студента,
девочка моя,
где мы
где я,
зажмурясь, постигал твой алфавит
и сладко проникался
литерой «А»
которая дворец
Нам все же остается пух твоих подмышек
и запах —
как ты говоришь? —
каштановый? —
мой тополиный ствол…
Купи шубку и закажи меховые сапожки
А кровать —
возможно, в стиле Бидермейер —
продается
Возможно, нам еще пешком идти придется
проводнику все деньги отдавать
А вы, похожие на кротов,
хотите выдумку предать огню
А я бездумно сочинять готов
и нелепые сказки ценю!
Шагайте в том или в другом строю
на тот или другой собирайтесь бал
Я жизнь в лицо не узнаю
зато я все читал!
Я втаскиваю чемодан в вагон
Ау, носильщики!
Наперченная колбаса на станции,
прощай!
«Эй, эмигранты, покрепче держитесь на поворотах!» —
кричит проводник
Пошел, пошел вагон!
Последний — на перрон — окурок
Прощай, мой город!
В последний раз
Прощайте, город
австрийских Фердинандов, русских танков
и трансильванских турок!
И только критик Виллибальд Алексис,
не прощайте нас!
Хлещите нас веревкой
жгите нас огнем,
чтобы отчаяньем пылали наши строки!..
Я говорю душе:
Не прекословь
уйдем от времени
впадем в моря
Со мною светлая
со мной любовь
Со мной жемчужина моя!
Из мрака, из тьмы
уносимся прочь
А там впереди
все та же ночь
А небо, а море, а солнца свет?
Во времени? В пространстве?
О, нет!
И разом от слов родных отвык
мой гибкий бездумный язык
И бредет в одиночестве наша судьба
по улице Гюль-баба
Никто на заметил, никто не спас
Безумная, ищет нас
Одна, без нас, наша судьба
О, одинокая наша судьба
О, улица Гюль-баба!