— Ты в чем-то права. Но Мишель всего лишь обычный заурядный человек. Мне кажется… Мне кажется, Анна, что это твое определение «существо» можно скорее отнести к Марин!
Анна встрепенулась.
— Катрин, мы становимся смешными. Две матери. И каждая пытается обвинить ребенка другой. Трагикомедия!
— Ах, Анна, я тоже чувствую: все связано! Но как? Где та нить, ухватившись за которую мы выйдем на свет? Да, кстати, ты заметила, что Дени ходит как в воду опущенный? Парень нервничает. Это на него не похоже. Барб говорила, что он собирается вернуться в Париж. Я думаю, надо поговорить с ним!
— Ты права! Прости, Катрин, но я хочу спросить тебя: эта молоденькая Мадлен, ты давно знаешь ее?
— Нет, она в издательстве недавно. Приехала в Париж из провинции, откуда-то из Бордо… или нет, с моря, из Бреста… Не помню точно… Ты хочешь сказать, что мы и ее должны включить в число подозреваемых?
— Катрин, мы должны включить и самих себя. Мы никого не можем исключить. Мы все — под подозрением у самих себя. И неясно, что же мы совершили и что еще можем совершить!
Вечерело. Дени возился под навесом со своими рыболовными крючками. Почувствовав, что за ним наблюдают, он разогнулся и поднял голову. Катрин и Анна стояли, словно бы выжидая.
— Нам бы хотелось поговорить с тобой, Дени. — Анна подошла ближе.
— Твоя мать говорила, ты собрался в Париж? — подхватила Катрин.
— Да, мадам. — Он распрямился. — Я уезжаю через два дня. О чем вы хотите говорить со мной?
Помолчали. В воздухе разносилось тонкое зудение комаров.
— Как сыро, — тихо произнесла Катрин.
— Это из-за того, что река близко, — сказал Дени.
— Дени, — Анна робела, — нам кажется, тебе есть что сказать нам. Ты мог бы помочь нам.
— Я в этом вовсе не уверен, мадам.
— Так ты ничего не хочешь нам сказать? — тихо спросила Катрин.
— Ничего интересного, мадам.
— Что ж…
Обе женщины ушли.
Юноша снова занялся своими крючками. Лицо его было хмурым и замкнутым…
В столовой пробило на больших напольных часах полночь. Марин машинально считала удары.
Тишина.
Марин повернулась на правый бок, поудобнее пристроила том Монтеня. Она еще не хочет спать!
Вдруг ей сделалось не по себе. Темноту в незанавешенном окне девочка ощутила каким-то живым и враждебным существом. Вот-вот это существо примет очертания другого, еще более страшного существа.
Однажды в детстве такое уже было. И было здесь, в загородном доме. Пятилетняя Марин сидела одна в столовой. Летние сумерки перетекали в ночь. Девочка увидела возле часов смутный абрис женщины, детские глаза ухватили: козлиные шерстистые ноги, копыта, темные провалы глаз, темные длинные волосы, странная, какая-то «пустая» улыбка… Марин выбежала из столовой… После она почему-то ничего не рассказала взрослым, никак не объяснила им свой испуг. И они не придали особого значения обычному детскому приступу необъяснимого страха.
И сейчас Марин, охваченная страхом, откинула книгу на постель и выбежала в коридор. Здесь было не так страшно. Марин глянула в настенное зеркало. Теперь страх был легкий и перемешанный с удивлением. Какая она! В этой белой сорочке, с всклокоченными волосами, с этими темными провалами глаз! Ведьма! Но это она! Она узнала себя! Она не больна. Нет никакого раздвоения личности, никакого неузнавания себя!
Девочка прошла по коридору. Дверь в комнату Мадо была незаперта. Марин осторожно поскреблась ногтем. Хорошо бы немного поболтать с Мадо перед сном. Это прогонит все страхи. Марин решилась и чуть приоткрыла дверь. Никого нет. Марин постояла, подождала, Мадо не возвращалась. Марин снова ощутила страх. Все эти ужасные происшествия. Эти ящерицы. Исчезновение Мука. Тогда в лесу пес вдруг кинулся прочь с громким лаем. Она бегала, искала, звала Мука. И странно, ей казалось, — нет, это так и было! или все же казалось? — будто она движется по кругу и не может отойти, не может свернуть!
Послышались тихие голоса. Женские. Вроде бы знакомые, но какие-то жутковатые. Подслушивать всегда неприятно, но, кажется, у нее нет другого выхода.
Голоса шли из-за приоткрытой двери Катрин. Странно, и Катрин не прикрыла свою дверь.
— Девочка моя!
— Катрин!
— Тебе хорошо?
— Ах, еще, еще!
— Ныряй ко мне под сорочку, голенькая!
— Ты царапаешь меня, Катрин!
— Это раны любви, глупышка!
— Ах… А… А-а!..
Собственное любопытство было неприятно Марин. Но она не сдержалась и заглянула в дверь.
Голые, растрепанные, сплелись голыми ногами, как лягушки лапами! Фу!