Эта неожиданная трудность немного выбила его из колеи. Но переносить визит к врачу на какой-нибудь другой день уже не хотелось. Уже сложилось ощущение, что этот предстоящий визит — некая неприятная повинность, которую непременно нужно исполнить.
Сидя в кресле у двери, за которой шел прием больных, Пауль жалел о том, что не взял с собой ни газеты, ни книги. Смотреть по сторонам, видеть перед собой это обычное помещение перед кабинетом — стол, несколько кресел — все это почему-то раздражало невыносимо.
Из кабинета вышла пациентка. Пауль вошел.
— Не знаю, помните ли вы меня, я сын Якоба Гольдштайна…
Доктор Гоц не помнил его, но отца прекрасно помнил.
— Что же вас беспокоит, молодой человек?
Пауль начал рассказывать о беспричинном раздражении, о перепадах настроения…
— Вы, кажется, литератор?
— Да. («Я только что сказал ему, кто я, — подумал Пауль. — И вот он уже не уверен в том, что я ему действительно говорил это».)
— Нерегулярно питаетесь?
— Напротив. Весьма регулярно. Столуюсь у квартирной хозяйки. Очень аккуратная особа.
Доктор Гоц пошевелил пухлыми пальцами, поросшими мелкими светлыми волосками, и посмотрел Паулю в лицо через большие очки в роговой оправе. Паулю было неприятно. Доктор заставил его положить ногу на ногу, постучал молоточком по колену, затем велел Паулю встать, вытянуть руки. Затем снова велел сесть. Вид у доктора был несколько озабоченный.
— Есть какие-нибудь беспокоящие симптомы? — спросил Пауль.
— В том-то и дело, что нет. А что еще вас беспокоит?
В сущности, Пауль мог бы подробно описать являвшиеся ему картины, голоса; рассказать обо всем, что он видел и слышал. Но какой-то стыд мешал ему сделать это. Странно!
— Иногда по ночам мне снятся кошмары. («Но ведь это ложь. Ничего мне не снится, все происходит наяву».)
— Вы чего-то не договариваете. Женщина?
— Нет. В этом отношении — ничего особенного.
— Что ж, давайте пропишу вам микстуру — бромистый препарат. Успокоительное. Это безвредно. И — в случае чего — я к вашим услугам.
У двери Пауль задержался.
— У меня к вам просьба, доктор.
— Да?
— Я попросил бы вас не извещать моего отца о моем визите к вам…
— Разумеется, нет. К тому же ваше здоровье не внушает никаких опасений. Юношеская нервозность, помноженная на занятия литературой. Не тревожьтесь. И в случае чего — я к вашим услугам.
Пауль отдавал себе отчет в том, что даром потратил время. Или он должен был откровенно обо всем рассказать, или вовсе не приходить сюда. Но рассказать он не мог. Почему? Конечно, то, что он испытывает, с точки зрения обыденного сознания — аномалия. А писание стихов разве не аномалия с точки зрения все того же обыденного сознания? Тогда к чему все ото — врач, микстура?
Был и еще один разочаровывающий момент. В глубине души он смутно надеялся на банальное и невероятное: на то, что врач окажется не только врачом, но и… знатоком чего-то… Пауль и сам не знал, чего именно… Ну, чего-то такого, что позволило бы ему помочь Паулю… И тогда… он все бы рассказал врачу и тот нашел бы выход… Но ничего подобного не произошло. Да и не могло произойти.
И никакая микстура ему не нужна. Он знает. Тем не менее, Пауль пошел с рецептом в аптеку и приобрел лекарство.
Можно было еще побродить, отыскать Алекса или Михаэля, но не хотелось. Паулю вдруг показалось, что он знает наперед, что ему могут сказать его друзья и что он им может сказать.
Он проголодался. Посмотрел на наручные часы. Время обедать. Ну, гороховый суп фрау Минны. Надо бы все же прийти домой и пообедать. За одним столом с коммивояжером Гоффом, новым жильцом? Нет ни малейшего желания. Но все-таки его потянуло домой. В городе ему показалось неуютно, холодно, уже по-зимнему рано смеркалось.
Квартира фрау Минны была непривычно теплой. За столом Пауль сидел один. Почему-то это очень обрадовало его, как могло бы обрадовать какое-то волшебное исполнение желаний.
После обеда Пауль ушел к себе в комнату. Какая-то внутренняя усталость, опустошенность, отупение одолевали его. Он поймал себя на мысли о том, что душевная боль, конечно, мучительное чувство, но остаться без нее и просто тупеть в пресной пустоте — гораздо хуже.
Читать не хотелось. О писании и речи быть не могло. Он тихо постучал в комнату фрау Минны, предупредил, чтобы она не звала его к ужину. Вернулся к себе. Томительное безделье вызвало усталость. Решил лечь.