— Но я уверен, она разлюбит тебя, — прервал я Марйеба, она молода…
— Нет, — он покачал головой. — Этого уже не случится. Не случится, потому что ее больше нет в живых. Она умерла от какой-то заразной лихорадки. Многие жители города умерли. И она. Теперь я обречен.
Я вспомнил ярко Атину, ее светлые волосы, собранные узлом на затылке, ее живые темные глаза под темными бровями. Это была не грусть, а какое-то странное изумление, что вот, мертва такая живая юная девушка.
— Ты сказал?.. — я не хотел произносить имя Ахуры.
— Да, я ей все рассказал, — поспешно ответил он.
— А она?
— Говорит, что мы должны молиться об успокоении души Атины.
— Думаю, это так и должно быть.
Глава тридцать первая
Письма
Пауль ощутил, что его сознание свободно от сознания Сета Хамвеса. Это уже воспринималось как неудобство, как нечто непривычное. Была какая-то пустота. Ни одной мысли, ни тени чувства, не на чем сосредоточиться, не на что опереться. Пауль ощутил себя блуждающим в этой пустоте.
Нарастало раздражение. Ему вновь хотелось стать Сетом Хамвесом.
Но вдруг пустота заполнилась. Пауль ожидал каких-то египетских картин, ведь это было то, чем он теперь жил. Но вместо этого увидел себя в полутемной комнате на застланной постели. Он лежал одетый и бережно обнимал незнакомую девушку. Кажется, она плакала. Юбка на ней была короткая, виднелись длинные ноги в чулках телесного цвета, очень тонких. Но лицо Пауль не мог разглядеть. Зато он видел свое лицо, выражение предельной нежности делало его немного комичным и похожим на лицо Марйеба.
Темноту прорезал яркий дневной свет. Девушка сидела на зеленой поляне светлым полднем. Она обхватила руками приподнятые колени, блузка на ней была светлая.
Теперь он узнал эту девушку. Светлые волосы забраны в тяжелый узел на затылке, глаза темные, очень живые под темными бровями. Такое лицо по описанию Баты имела Атина, греческая возлюбленная Марйеба.
Видение исчезло. Теперь в полутьме перед глазами Пауля начали высвечиваться исписанные крупным округлым почерком бумажные листки. Почерк был девичий, убористый почерк девушки, самолюбивой, нетерпеливой, немного самоуверенной. Письма написаны были на каком-то славянском языке. На чешском? Или на польском? Какой это язык, Пауль не знал, но сейчас, читая эти письма, понимал этот язык. Значит, ему предстояло этот язык выучить? Кто была эта девушка? В письмах она называла его на славянский лад — «Павел»…
Настроение ужасное! До полудня проторчала у зубного. Видела Даниэлу, она передает тебе привет. Спасибо за лекарства и открытку. Отец Милены считает, что наш переезд все-таки состоится. Представляю себе всю эту суету! А вообще-то у нас ничего интересного не происходит. Все интересное у тебя, в сказочном Нью-Йорке…»
(Пауль не удивился тому, что окажется в Нью-Йорке, хотя вовсе и не собирался в Америку; он почувствовал, как скривились губы в грустной саркастической усмешке. Нью-Йорк отнюдь не виделся ему «сказочным»; наоборот, в этом городе ему было неуютно, одиноко. Суть отчаянного положения заключалась в том, что с одной стороны надвигалась угроза физической гибели; и, кажется, именно от этой угрозы он и спасался; с другой стороны терзала безысходность. Сунув руки в карманы темного пальто, он остановился на узкой улочке возле переполненного мусорного ящика; улочку стискивали дома с маленькими магазинчиками внизу, вывески были на английском и на идиш древнееврейскими буквами. Это и был Нью-Йорк. И еще Пауль понял, что хотя он и старше этой девушки, она привыкла воспринимать его не как взрослого мужчину-покровителя, но почти как своего сверстника. Впрочем, это было ему даже приятно…)
«Я без конца сижу за книгами, папа грозился, что спрячет все книги, но вынужден был смириться. Мама уселась вязать мне кофточку и заявила, что если мне непременно нужна шаль, то пусть я тоже сяду за спицы. Так что, как видишь, я поставлена перед сложной проблемой. Юлия становится все красивее; кажется, я всерьез начинаю гордиться своей очаровательной сестрой. Сегодня вечером она на вечеринке, у кого-то из своих одноклассников. По радио передают „Кукушку“, только что отзвучала „Рио-Рита“, а мне грустно без тебя. Как ты? Пишу и не знаю, прочтешь ли ты мое письмо? Чао!