Светало. Зловещие существа с человеческими телами и звериными ликами исчезли. Она одинока. Совсем одна. Может быть, это одиночество и есть бессмертие? Ведь ей пообещали, предрекли бессмертие!
Она лежит на чем-то мягком. Те, звериноликие, назвали это мягкое красивым словом «ткань». Ткань! Золотистая, как солнце; серебристая, как месяц, и голубоватая… Ткань!.. Она почувствовала, что ей неловко без одежды. Встала, подняла с песка ткани и закуталась в них. Стало тепло. Хорошо быть одетой в ткани!..
Она шла по берегу. Потом углубилась в пальмовую рощу. Знакомый путь!..
Юноша и светловолосая девушка были вдвоем. Это он, и та, которую звериноликие звали «она»!
Они сидели под деревом и ели странные алые плоды. Так просто!
Они уже тоже не были нагими. Но то плетеное, лиственное, травяное, чем они прикрыли свою наготу, не могло сравниться с ее прекрасными тканями.
Светловолосая посмотрела на нее, приоткрыв рот.
«Светловолосая лгунья!» — подумала она.
— Что тебе нужно от него? — закричала светловолосая.
Она не ответила, повернулась и пошла к ручью. Солнце уже взошло, согрело землю, накалило листву. В тканях сделалось жарко. Она принялась из разматывать.
— Бесстыдница! — закричала светловолосая.
Тогда она обернулась и посмотрела на него и на его светловолосую.
— Что значит это слово — «бесстыдница?»
Но светловолосая не ответила. Светловолосая обернулась к нему и закричала:
— Посмотри на нее! Она — урод! Она — и мужчина и женщина, она — двупола! Пусть она уйдет! Она принесет несчастье нашей семье!
Все это были какие-то странные, душные и скучные слова: «урод», «семья», «мужчина», «женщина»…
А ей было все равно. Она была другая, не то, что эти двое! И напрасно светловолосая боится ее!
Она завернулась снова в свои ткани и пошла дальше.
Вокруг все изменилось. Живые существа, птицы, звери, насекомые стали какими-то сторожкими, пугливыми. Она услышала позади вскрик и оглянулась. Он и светловолосая бежали, спасаясь от какого-то косматого зверя… Но она знала: ей ничего не грозит! Она — другая!
Она решила найти тех, с человеческими телами и звериными ликами… Она почему-то знала, что они все объяснят ей, все скажут…
Мальчик позировал спокойно. Одетый по-взрослому, он смотрел куда-то мимо художника, в окно, в сад за стеклом, где зеленели деревья и перелетали птицы…
Маркиз Л. вошел в комнату и спросил, как подвигается работа над портретом, послушен ли ребенок. Художник заверил отца, что мальчик ведет себя прекрасно. Ребенок действительно не капризничал. У него были светлые, чуть дыбом волосы, немного вздернутый нос, темные глаза, карие… Но в целом его лицо отличалось своеобразием — живое, с яркой сменой выражений — от смешного надувания губ до холодной досадливости…
— А ведь я уже видел изображение, удивительно похожее на вашего сына.
— В Париже?
— О нет! В Италии!
— Работа какого-нибудь знаменитого итальянца?
— Отнюдь нет! Это был экспонат из коллекции антиков графа Ч. Довольно большой черепок; вероятно, остаток какого-то большого сосуда. И на нем — рельефное изображение юношеского лица. Право, это было лицо вашего сына! Думаю, таким он станет лет через десять!
— И как попало это изображение в коллекцию графа?
— Он рассказывал, что черепок был ему продан каким-то испанцем. То был старинный, древний восточный сосуд, откуда-то из Древнего Египта.
В кафе за столиком Поль и Анна пили оранжад. Незнакомка запаздывала.
— Знает ли она меня в лицо? — озабоченно спросил Поль у жены.
— Полагаю, что да! И, кроме того, в письме она не сообщает никаких своих примет. Значит, она знает тебя и первая к нам подойдет!
Днем в кафе не было особенно людно. В темном углу Анна разглядела тетку покойной Мадлен. Приподняв темную вуаль, та пила кофе. Видно было, что у нее худое морщинистое лицо, скорбный рот.
Анна снова принялась поглядывать на дверь. Поль зевнул.
— Прошел час! Сколько можно ждать! Пойдем, Анна!
У двери они почти столкнулись с теткой Мадлен.
— Поль Л.?
— Да. И в таком случае вы, должно быть, Жюли К.?
— Вы не ошиблись, это я. Вижу, вы получили мое письмо.
Она обращалась только к Полю, не глядя на Анну.
— Я хотела бы поговорить с вами наедине.
— Нет! — вмешалась Анна. — Простите! Но это невозможно! За последнее время в нашей семье произошло столько…
— Хорошо! — перебила старуха. — Тогда я просто предупреждаю, попробуйте уехать отсюда! Не медлите! И возьмите вот это! — Она раскрыла старомодный ридикюль из черного плотного шелка. — Когда-то моя дальняя родственница служила в семье Л., она была чем-то вроде компаньонки. Это ее дневник! Когда-то, когда он еще только достался мне по наследству от матери, я хотела передать его кому-нибудь из семьи Л. Но, прочитав, я поняла, почему даже моя щепетильная мать не сделала этого! — Старуха замолчала. — И вот теперь… это несчастье с Мадлен! Она была последней! Теперь я совсем одна! После своего бегства в Париж (а это было именно бегство!) Мадлен не писала мне. Я даже не знала, что она жила в вашей семье. А узнав, решила, что это истинный перст судьбы! И когда поехала на похороны, захватила с собой… — Она протянула Полю старинный альбом с застежками.