«Безначалие»
После смерти Малиновского началась та эпоха лицейской жизни, которую Пушкин в плане своей биографии назвал «Безначалие».
Строгий, дельный распорядок, установленный первым директором, пошатнулся. «Тебе, пожалуй, представится странным, если я скажу, что мы — мы в Лицее — ведем очень рассеянную жизнь, — писал Кюхельбекер сестре, — быть может это кажется только в сравнении с нашей предшествующей монашеской жизнью. Теперь нам разрешается гулять одним со своими родителями, нас часто приглашают профессора или инспектор; — все это еще не рассеяние. Но так как у нас нет директора, а один из наших профессоров оставил нас по болезни, другие же часто прихварывают, и теперь никаких предметов дальше не проходят, а ввиду предстоящего публичного экзамена, повторяют — ты можешь убедиться, что в нашей республике царствует некоторый беспорядок, которой еще умножается разногласиями наших патрициев».
Беспорядок в «лицейской республике» (теперь уже не «монастырь», а «республика») был основательный.
Первое время после смерти Малиновского должность директора исполнял профессор Кошанский. Ему помогали Куницын и Фролов — новый надзиратель по учебной и нравственной части. Но едва принялись они за дело, как выяснилось, что и втроем не способны заменить одного Василия Федоровича. К тому же Кошанский вскоре тяжело заболел и уехал из Царского Села в Петербург лечиться.
Тогда Разумовский предписал Конференции — совету профессоров — управлять Лицеем. Тут и начались между «патрициями» те разногласия, о которых говорил в своем письме Кюхельбекер.
Пушкин о частых переменах в управлении Лицеем сочинил басню. Мужик, похоронивший отца, заставляет попа служить по нему панихиду за панихидой. И душа отца, которая до этого пребывала в покое, от излишнего усердия заботящихся о ней пошла по рукам всех чертей.
Одним из тех чертей, в руках которых за время «безначалия» побывал Лицей, был Гауэншильд — «сатана с лакрицей за зубами».
И его назначил Разумовский исполнять обязанности директора.
Вместе с ним и после него управлял Лицеем надзиратель по учебной и нравственной части Степан Степанович Фролов.
Таким припевом кончался каждый куплет «национальной» песни, сложенной в честь Фролова после того, как кончил он начальствовать.
Подполковник Фролов попал в Лицей по «мощному слову» всесильного Аракчеева. До Лицея Фролов служил в Кадетском корпусе, и ему хотелось на новом месте завести такие же порядки. Он заставлял провинившихся становиться на колени, читать молитву приказывал построившись в три ряда; наверх, в спальни, пускал лишь по особым билетам. Он мечтал и Лицей превратить в казарму. Да не тут-то было. Питомцы Малиновского откровенно смеялись над ним, над его невежеством, над тем, что с учителем фехтования Вальвилем говорил он только на ломаном французском языке, называл героя трактата Руссо «Эмиль» женским именем — Эмилия, по всякому поводу приводил такие примеры из корана, или алкорана, — священной книги мусульман, — каких там и в помине не было. Лицеисты выведали о Фролове все — даже то, что мечтал он получить медаль за участие в войне 1812 года, хотя сам не воевал, а сидел в своем имении Лонка. Когда же французы приблизились, бежал.
В «национальной» песне ничего не было забыто:
Как ни старался Фролов прибрать воспитанников к рукам, как ни орал на них басом, его никто не слушал и никто не уважал. Один только Горчаков, для которого чины и ордена значили весьма много, писал своему дядюшке: «Степан Степанович Фролов, подполковник, кавалер орденов св. Анны 2-й степени и св. Владимира 4-й степени, почтенный человек, очень ко мне благосклонный». Большинство же лицеистов думали о Фролове иначе.