Пушкин начал избегать Энгельгардта, перестал к нему ходить.
«Живу я в городке»
C приходом Энгельгардта появилось в Лицее новшество, которое чрезвычайно обрадовало воспитанников. Им разрешили в свободные часы отлучаться из Лицея. Сперва лишь по праздникам и только по «билетам», потом безо всяких «билетов» и в будние дни. В пределах Царского Села они могли бывать, где хотели.
Теперь синие мундиры с красными воротниками видели повсюду — на оживленных центральных улицах городка и в тихих уголках, напоминающих деревню и далекую провинцию. Где только собирались гуляющие, появлялись и лицеисты. Их так и называли: «неизбежный Лицей».
Когда воспитанники ближе познакомились с жизнью «казенного городка», они заметили многое. Кое-что попало и в «Лицейский Мудрец». «Однажды, — говорилось в его статье „Политика“, — как солнце только что начинало освещать наш город и проникать в одно время и к глупейшему писарю царскосельской юстиц-коллегии, к модной Венере и к рогатому мужу ее, в Минервин храм [11] и другие обиталища Бахуса и Меркурия [12], шел я, то есть Лицейский мудрец, по Большой улице Царского Села. Я шел и смотрел на волнующийся народ, невольно думая о сравнении, которое можно было бы сделать меж ним и ручьем мутной воды, текущим тогда по улице растаявшего снега. Подобно этому, думал я, ручью, человек родится слабым, возрастает часто в худом воспитании так, как ручей течет в грязи, и, подобно ручью, быстротекущему через решетку в канаву, он низвергается в неизмерную пропасть вечности. Вот, например, прохожу мимо хотя не высокого, но разукрашенного дома, смотря на эти золотые крендели, на эти вензели, на эту золотую надпись I. H. Rodax [13]. Как не подумать, что он человек счастливый. Находясь на верху булочной славы, он питается самыми искусно сделанными тортами, куличами, пасхами, а тысячи смертных не имеют куска хлеба».
Пушкин по свойствам своего ума пытливее и зорче других присматривался к окружавшей его жизни. Его занимало все — и прошлое, и настоящее Царского Села. Настоящее видел он сам, прошлое знал по рассказам.
Рассказывали ему, что когда-то вокруг Большого дворца и парка возникла слобода, где селились мастеровые, подрядчики, архитекторы, художники, придворные служители, войсковые команды. Те, кто так или иначе кормился дворцовой службой. Недаром первая улица слободы называлась Служительская.
Для служителей поважнее отводили жилища в казенных каменных домах. Служители попроще обстраивались сами. Поселились в слободе с разрешения начальства купцы, цирюльники, аптекари, портные, булочники, повивальные бабки. И вырос постепенно небольшой красивый городок, застроенный по плану. К началу XIX века имел он форму прямоугольника, прорезанного широкими прямыми улицами, на которых стояли приглядные домики с колоннами, балкончиками, мезонинами. А вокруг них — сады. Были тут больница и богадельня, училище, лавки со съестными припасами и другим товаром. И во множестве — полосатые будки для блюстителей порядка. Как-никак не заштатный городишко, где из грязи ноги не вытащишь, а императорская резиденция, Царское Село…
Городок Пушкину нравился. Он и в стихах с удовольствием изображал себя жителем подобного тихого уголка:
В декабре 1815 года Пушкин записал в своем дневнике: «Летом напишу я Картину Царского Села.
1. Картина сада.
2. Дворец. День в Царском Селе.
3. Утреннее гулянье.
4. Полуденное гулянье.
5. Вечернее гулянье.
6. Жители Сарского Села».
Ни летом 1816 года, ни позднее Пушкин не выполнил своего намерения. Но из записи ясно, что если бы выполнил, то совсем иначе, чем, например, в торжественной оде «Воспоминания в Царском Селе». Там — героическое прошлое, здесь — обыденное настоящее. И главное, не пейзаж и чертоги, а люди.