Слугам и детям (исключая любимца — Левушку) жилось в доме несладко. Особенно потому, что, ко всему прочему, Сергей Львович был скуп. Из-за разбитого стакана разыгрывалась трагедия. Сергей Львович мог целый час бегать по комнате и, мешая французские слова с русскими, кричать, что они бедны, что доходы от Болдина мизерные, что из Михайловского (это был камень в огород тещи — Марии Алексеевны) присылают черт знает что: гуси и куры тощи, масло горькое, яйца как горох.
— В этом доме заговор, — объявлял Сергей Львович, — меня хотят разорить. Ты видишь, мой друг, — он обращался к Александру как к свежему человеку, — против меня заговор. Не удивляйся, если в один прекрасный день твой отец пойдет по миру с сумой и посохом.
— Ну что вы, mon pere, — пытался возражать Александр, — стакан стоит десять копеек.
— Ошибаешься: пятнадцать.
Ольга жаловалась брату: каждый раз, когда ей надо сшить новое платье, чтобы не краснеть перед людьми, не выглядеть чучелом, она ломает голову, какую брошку продать: отец денег не дает. Даже свечку в свою комнату она покупает из собственных сбережений. Александр вскоре сам почувствовал, до чего доходит скупость отца. Когда ему понадобились бальные башмаки (ему хотелось модные, с пряжками), отец предложил свои, сохранившиеся еще с павловских времен.
А его комната со скудной обстановкой? Пушкин называл ее в стихах «мой угол тесный и простой». Он мог бы прибавить еще и «холодный». Как-то раз к нему зашел Кюхельбекер и не застал. Пушкин узнал об этом, найдя на столе стихи, которые Кюхля сочинил, сидя в его комнате. Стихи назывались «К Пушкину (из его нетопленой комнаты)».
Ну разве мог он приглашать к себе малознакомых людей? Его неуютная комната, их неустроенная квартира, вечные стычки с отцом…
«Там некогда гулял и я»
Ольга восхищалась Петербургом.
Город необычайно красив. Поистине Северная Пальмира. «Ты пойди на Невский, — советовала она брату. — Нет, поезжай на набережную, на Адмиралтейский променад. Разве это Петербург? — Она презрительно указывала в сторону окна, из которого виднелась их убогая Коломна. — Петербург там…»
Восторги сестры были так красноречивы и заразительны, что Пушкин, смеясь, называл ее Иоанном Златоустом и обещал незамедлительно обегать весь город. Ему и самому не терпелось поскорей увидеть все. Его тянуло на улицы, к людям. Каждый день поутру он убегал из дому.
С Петербургом знакомился заново. Те детские впечатления, которые сохранились в его памяти, были не в счет. За несколько лет, что провел он в Лицее, Петербург вырос и ввысь и вширь, похорошел. То там, то здесь, вытесняя старые деревянные домишки, поднимались новые каменные здания. В два, в три, а то и в четыре этажа. Бородатые мужики, пропитанные запахами деревни, заполнили город. Они рыли землю, тесали камень, укладывали кирпичи. Каменщики пришли из Вологодской и Ярославской губерний, плотники — из Костромской, землекопы — из Олонецкой.
После победного завершения войны с Наполеоном столица самой могущественной в Европе страны бурно строилась. Во вновь образованный Комитет строения и гидравлических работ вошли выдающиеся зодчие — Карл Иванович Росси, Василий Петрович Стасов. Тот самый Стасов, который так искусно приспособил под Лицей один из флигелей царскосельского дворца.
Комитет строения рассматривал проекты всех построек, возводимых в Петербурге, от частных «обывательских» домов до общественных зданий. Все должно было быть на самом высоком уровне. Равняться было по чему — Зимний дворец, Биржа, Казанский собор, Адмиралтейство.
