Когда проект Лицея попал к министру просвещения Разумовскому, тот вознегодовал. Он ненавидел Сперанского и все его идеи. Особенно возмущало его то, что по проекту Сперанского в Лицее должны были обучаться не только дворяне, но и «молодые люди разных состояний».
Разумовский начал действовать. В те годы в Петербурге на российских хлебах проживал посланник низложенного сардинского короля некто Жозеф де Местр. Человек весьма образованный, но иезуит и мракобес, он презирал приютившую его страну и имел наглость сомневаться, «созданы ли русские для науки». И вот ему-то на рассмотрение отдал Разумовский проект Лицея.
Понятно, что де Местру проект Сперанского не понравился. Он разругал его и заявил, что вообще наука в России «будет не только бесполезна, но даже опасна для государства». Разумовский поспешил доложить об этом царю. Царь отнюдь не собирался обучать в Лицее «молодых людей разных состояний». Но идея «особенного Лицея» для избранных ему нравилась. Он подумывал отдать туда и своих младших братьев.
После длительных рассмотрений проект Лицея попал наконец к Мартынову — директору департамента народного просвещения. И Мартынов, человек не чуждый передовых идей, сумел сохранить многое из того, что замыслил Сперанский.
Лицей был открыт. Совершенно новое, небывалое в России учебное заведение. И как только его открыли, придворные подхалимы не замедлили приписать все заслуги царю. Мол, Лицей не что иное, как «собственное творение императора». «Училище сие образовано и Устав его написан мною, хотя и присвоили себе работу сию другие», — жаловался Сперанский в частном письме.
Хотя в правах и преимуществах Лицей был приравнен к российским университетам, он не походил на университеты.
В университетах науки преподавались во всей их обширности взрослым людям, чтобы они в своей области «дошли до совершенства». В Лицее же «детей благородных родителей» готовили к особенной цели и преподавали им «главные основания» многих наук. Будущие государственные деятели должны были приобрести различные сведения, которые могли им понадобиться в дальнейшем. Поэтому программа Лицея была обширной и пестрой, включала множество предметов. Изучали языки — русский, латинский, французский, немецкий, риторику (теорию красноречия), словесность (литературу), русскую и мировую историю, в большом количестве «нравственные науки», географию, статистику, науки математические и физические, «изящные искусства и гимнастические упражнения», то есть чистописание, рисование, пение, танцевание, фехтование, верховую езду и плавание.
Учились в классах по семи часов в день, с большими перерывами. Уроки обычно бывали сдвоенные: один и тот же преподаватель занимался с воспитанниками два часа подряд.
Фехтованию и танцам обучались два раза в неделю — в среду и пятницу по вечерам.
Расписание в году почти не менялось.
Обучение в Лицее делилось на два курса. Первый назывался начальным, второй — окончательным. На каждом учились в течение трех лет. При переходе с курса на курс проводился публичный экзамен.
Александр Пушкин проходил вместе с товарищами начальный курс с октября 1811 года по январь 1815 года; окончательный — с января 1815 года до июня 1817 года.
Наставники
Занятия по всем предметам вели в Лицее профессора, адъюнкты (помощники профессоров) и учителя.
«Политические и нравственные науки» преподавал Александр Петрович Куницын, российскую словесность и латинский язык — Николай Федорович Кошанский, историю и географию — Иван Кузьмич Кайданов. Французский язык и словесность — Давид Иванович де Будри, немецкий язык и словесность — Фридрих Леопольд Август де Гауэншильд, математику и физику — Яков Иванович Карцев.
Кроме Давида Ивановича де Будри, все лицейские профессора были людьми молодыми, не достигшими еще тридцатилетнего возраста. Но образование получили они основательное. Трое — Куницын, Кайданов и Карцев — окончили Петербургский педагогический институт и, как особо отличившиеся, посланы были для усовершенствования за границу. Там, в Геттингене, Йене, Париже, слушали они лекции европейских знаменитостей, а когда возвратились в Россию, зачислили их профессорами в Лицей.
Первый биограф Пушкина Павел Васильевич Анненков писал о Куницыне, Кайданове, Карцеве и Кошанском: «Можно сказать без всякого преувеличения, что все эти лица должны были считаться передовыми людьми эпохи на учебном поприще. Ни за ними, ни около них мы не видим, в 1811 году, ни одного русского имени, которое бы имело более прав на звание образцового преподавателя, чем эти, тогда еще молодые имена».