Сестра Ванда Горчиньская, монахиня Конгрегации Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии
Вот где я прошла подлинную школу сокрытия истинной своей жизни и настроения под маской веселости. Не мало потребовалось усилий, чтобы превратиться в доблестного и безмятежного ребенка. В этой науке специализировались большинство детей оккупационных лет. Ни одна из почти двадцати еврейских девочек, которых прятали тут в монастыре, а у некоторых за спиной были жуткие переживания, не впадала в отчаяние, не выказывала грусти или страха за судьбы близких. По ночам плакали. Но день проходил, как все другие, обычно, в череде разнообразных занятий. Сестры были терпеливыми и приветливыми. Сегодня понять не могу, как вообще было возможно, чтобы в этом ковчеге, плывшем по оккупационному океану кошмара, неизменно царил удивительный покой и душевное равновесие. А ведь смертью грозило все, что делалось внутри монастыря. И не только сокрытие еврейских детей. Не меньшую опасность представляли в монастырской школе занятия по предметам, запрещенным гитлеровцами. Тайные комплексные уроки для гимназической и школьной молодежи. Тайные университетские лекции. Священники в АК. Контакты с подпольем. Помощь узникам и людям без средств к существованию. Дополнительное питание для евреев, вырвавшихся из гетто. Монахини — мужественные и владеющие собой, были всего лишь женщинами, и иногда их охватывал ужас при мысли о том, что будет, если немцы откроют хоть одно из такого рода преступлений. Известно, что страхи взрослых легко передаются детям. Как им удавалось оградить нас от боязни? Ведь они не скрывали от нас того, что нам всем угрожало. В школе часто проводились специальные тренировки по тревоге, чтобы подготовить детей к неожиданному приходу немцев. Если во время уроков звонил с улицы звонок, мы мигом собирали с парт довоенные книги по истории и польскому языку, запихивали их в специальные места — вроде гардероба — среди всяких мешков для обуви и спортивных костюмов, куда и так мы всегда их складывали после занятий. Но бывала тревога и настоящей — тогда скрывавшихся тут детей сестры уводили в изолятор, часовню за алтарем или прятали в клаузуре[78]. Кажется, однажды я просидела несколько часов в алтаре во время одного из таких обысков. Точно не помню. Я тогда уже полностью привыкла к конспирации. Знала наизусть новые данные всех очередных фальшивых аусвайсов. В тот раз мою маму звали Марией Ольчак, она была урожденной Малишевской. А моя бабушка стала тещей собственной дочери. Имя и фамилию передала ей Юлия Ольчак, урожденная Вагнер, уже умершая мать моего отца. Сестра бабушки — Флора, или Эмилия Бабицкая, урожденная Плоньская, дочь столяра, была родом из Луниньска в Белорусии — и уже не была ее сестрой, а только случайной знакомой. Муж Флоры Самуэль был Станиславом. На счастье он продолжал оставаться ее мужем, что заметно облегчало ему положение, поскольку дочери, Каролина и Стефания, хоть и носили разные фамилии и не состояли ни в каком родстве ни друг с другом, ни со своими родителями, никак не могли научиться скрывать родственные связи и не раз допускали промахи. Все перепуталось.
Рассказывала ли я что-нибудь подружкам о себе в интернате? Наверное, меня никто ни о чем не расспрашивал, что довольно странно, ведь хорошо известно, как любопытны бывают маленькие девочки. Видимо, сестры строго-настрого запретили какие-либо разговоры о личной жизни. Похоже, именно поэтому я понятия не имела о прежней жизни и происхождении других воспитанниц. Сколько тайн должны были скрывать маленькие головки! Сколько вместить вранья! А сколько, казалось бы, самых элементарных сведений, таких как имя, фамилия, адрес родных, требовалось затолкать в самый дальний угол памяти, чтоб не вылезли внезапно наружу и не накликали беды. Призыв «Будь собой!» — это основное условие психического здоровья, сменилось категоричным: «Забудь, кто ты, и стань другой!», который спасал жизнь, но позднее, после войны, безумно эту жизнь осложнил. К самой себе возвращаться трудно.