В апреле 1999 года я приземлилась в аэропорту JFK[98] и началась потрясающая неделя. Сегодняшняя реальность моих американских родственников — богатая, колоритная, полная жизни, покоилась на истлевшем, туманном и неясном прошлом наших родителей, дедушек и бабушек В прогулках по городу, в музеях и разговорах за вином исчезали временные и пространственные границы, кружась между тем и этим светом — Манхэттеном и Аидом.
Самое изумительное в этой поездке — встреча с судьбой Рыся Быховского. Огромный архив, который Моника со всем возможным пиететом хранит у себя, содержит бесценные документы, запечатлевшие три года его жизни, проведенной на Западе. Использовать удалось, к сожалению, лишь небольшую часть.
Тогда же мне рассказала Моника, и что ей пришлось пережить во время бегства из бомбардируемой Варшавы. Ей было всего два года, когда ее увезли, и, стало быть, запомнить она ничего не смогла, кроме неясных обрывков, не будь разговоров с родителями, которые постоянно возвращались к этой жуткой истории.
В деревенском доме Роберта Осноса под Нью-Йорком сладко пели птицы, его жена Наоми делала салат. Мы сидели на террасе, глядя на зеленые горы, я включила магнитофон, и… маленький мальчик выбежал с криком на пылающую варшавскую Твардую, зовя: «Мама!»
В кабинете Питера Осноса висят фотографии, на которых он снят с преемником английского трона принцем Карлом, с Горбачевым, Хрущевым, Клинтоном. У всех них он брал интервью, был блестящим журналистом. Позже работал в известном издательстве «Рандом Хаос». Ныне решил отказаться от яркой карьеры журналиста и обеспеченного места. Основал собственное маленькое издательство. Риск, конечно, но ему хочется показать, на что он способен. Кому показать — себе? Своим близким? Миру? Предкам с того света? Невольно думаешь: откуда этот внутренний императив, который по очереди каждому из нас отравлял жизнь: «Ты должен кем-то стать! Доказать, на что способен!» Чьи же это гены теребят нас все время?
Роберт сделал мне бесценный подарок — письма моей матери к его матери и Быховским, писавшиеся после 1945 года и до самой их смерти. Не выбросил, благодаря чему сегодня я могу их цитировать, приводить из них отрывки, поражаясь величию любви, которая связывала между собой предыдущее поколение. В антрактах балетных спектаклей, на которые меня водил Роберт, в музеях, куда мы ходили с Моникой, в Чайнтауне или итальянских кафе — везде мы вели разговоры о памяти. Для чего мы чурались воспоминаний наших родителей? Зачем заглушали собственные воспоминания? Почему порвалась связь, которая так мощно держала нас — детей? А то, что в течение стольких лет и не пытались ее восстановить? Не без изумления, но с легким недоверием следили мы за тем, как возрождается между нами былая близость.
Через год после моего посещения Нью-Йорка, в мае 2000 года, Моника и Роберт прилетели в Краков. Возник повод расширить встречу и собрать всех варшавских родственников. Целым событием стал приезд из Москвы Пети — сына Макса. Мы разложили на столе семейные фотографии. Вместе рассматривали снимки его отца — молодой пламенный революционер и рядом — уже старый, измученный, смертельно расстроенный человек перед лицом собственной катастрофы. Рисовали новые побеги общего генеалогического древа. Его ветви — это Лена, Максим, Сергей, Аня, Таня. У меня — Катажина, потом Мария.
Сидят слева: Сергей Валецкий, Мария Веймейр, Михал Роникер; второй ряд: Катажина Циммерер, Иоанна Ольчак-Роникер, Мотка Быховская-Холмс; стоят: Петр Валецкий, Ян Канцевич и Роберт Оснос.
Слева: Памела Холмс, Таня Валецкая, Ася Соколовская, Мария Веймейер, Марта Хоффман. Тоскана, 2001 г.
Следующим этапом во все набирающей силы истории нашей семьи стала поездка в Тоскану. Идея принадлежала Монике Быховской-Холмс, соучредителями стали Роберт Оснос и Максим Валецкий. В апреле 2000 года, накануне пасхальных праздников, мы пустились в путь. Из Варшавы. Из Кракова. Из Нью-Йорка. Из Сан-Франциско. Из Москвы. Из Бостона. И даже из Стокгольма, где на какой-то конференции была Дебора, дочь Моники. Когда мы прибыли на место, оказалось, что из двадцати шести человек, откликнувшихся на наш призыв, двадцать — потомки Юлии и Густава. И тогда Дуглас Холмс, муж Моники, один из инициаторов встречи, когда все мы уже сидели за столом с приготовленными им для нас макаронами, поднял первый тост в честь этой четы — сына венского раввина и дочери варшавского купца.