Слева: Флора Бейлин, Гизелла Быховская, Роза Хильсум, Генриетта Маргулис, около 1898 г.
Флора, Гизелла и Роза поддерживают мать. Макс, как всегда, на стороне младшей сестры. Лютек и Стась молчат, стараясь держаться нейтралитета. Будущая моя бабка раздражена. Как же так: ведь это о ней всегда было мнение как о заядлой индивидуалистке, а тут уже в который раз Камилка доказывает, что именно она знает, чего хочет. Янина вдвойне раздосадована: никто из семьи ни малейшего внимания не обратил на новую картину, висящую на стене. Так невозможно, ведь при любых обстоятельствах первая скрипка — ее, и незаметно она выскальзывает из гостиной. Через несколько минут возвращается в том самом костюме, что на портрете. Ах, как она любит театральные эффекты, вот сейчас войти, встать возле картины в той же позе, в том же наряде. И раздадутся крики восторга. Но семья, погруженная в спор, ее не замечает. На нее смотрит только Макс. «Как я выгляжу?» — спрашивает она кокетливо, кружась на цыпочках в своей новой пелерине. «Как павлин», — коротко бросает любимый братик.
Ох, уж этот Макс! Умничающий, строптивый, злой и дерзкий. Благородный, жалостливый, отдававшийся до самоотречения Делу. Партией был делегирован вести агитацию среди еврейской бедноты в районах Налевек и Праги. Мелкие ремесленники, лавочники, разносчики товаров по домам, содержащие на грошовые заработки многодетные семьи, жившие в изоляции, отгороженные языком, религией и обычаями от польского общества, — у всех у них не было никаких шансов изменить свое место в обществе, получить образование, улучшить жизнь. Со стороны поляков — полное к ним пренебрежение, отвращение и настороженность. Думаю, что потрясение, каким для Макса стало открытие масштабов столь безнадежной человеческой нищеты, привело к тому, что еще в молодости он отказался от собственной карьеры и мысли о личном счастье, решив посвятить себя борьбе с тем порядком, который позволяет так унижать личность. Товарищи по партии смеялись над ним, когда он слишком уж образно пытался выразить, как задевает его положение жителей этих местечек. Не раз ему припоминали его выступление, в котором он с умилением говорил о нищете еврейского пролетариата, о бедных, несчастных, рахитичных и золотушных детях, которые уже на свет приходят в грязной и поношенной рубашке, — писал Грабец. Безусловно, Макс порой мог выглядеть смешным в этих своих словесных эскападах. Но ведь ему всего двадцать один год!
Парадокс в том, что социалистическая партия — сторонница еврейской ассимиляции, на работу среди еврейского пролетариата направляла прежде всего товарищей еврейского происхождения, а те, родившиеся в ассимилированных семьях, не находили со своими подопечными общего языка. За год до этого Горвиц, тогда еще студент и член Заграничного союза польских социалистов в Бельгии, писал об этом в письме землякам: В движении евреев нет еврейской интеллигенции, которая владела бы местным языком. Ситуацию осложняло то, что, например, для проверки ошибок в пропагандистских брошюрах, предназначенных евреям, выросший в дворянской семье социалист Леон Василевский вынужден был освоить идиш. И Максу пришлось взяться за этот язык, изучение которого он когда-то счастливо избежал. Иначе не ввести собратьев в польское общество, которому, впрочем, они были не нужны. Вот они, превратности судьбы!
Камилла Горвиц, около 1900 г.
А что думала по этому поводу гордившаяся своей ассимилированностью семья? Мать верила в сына. Он борется за социальную и народную справедливость. Разве легко тому, кто отстаивает самые высокие идеалы? Старшие сестры считали, что он губит свою жизнь. Лютек и Камилка прекрасно его понимают. И по его примеру вступили в партию. ПСП давала тогда людям из разных социальных слоев ощущение братства. Вместе бороться за свободную и демократическую Польшу, в которой исчезнут любые различия — как национальные, так и классовые. Политическое движение, в котором превалирует надежда на лучшее завтра, уже сегодня гарантирует евреям единение с прогрессивной частью польского общества. Совместная борьба, общие цели, а нередко и камера — все это встречало желаемое одобрение и не могло не возвышать.