Мы открыли новичкам лагерные тайны. Научили, что спать надо в одежде, если не хочешь замерзнуть. Разъяснили, что означает первый свисток, что второй, и главное, как избегать дубинок Секта и других эсэсовцев, которые время от времени появлялись в лагере и хотели по своему, по «фашистскому обычаю повеселиться». Несчастные были потрясены. Разумеется, они, как и мы, не догадывались, куда их везут и что их ждет. Сразу же с утра перед бараком состоялась поверка. За бараком сжигали матрацы заключенных, умерших от какой-то инфекционной болезни. Горящая щетина распространяла вокруг ужасный запах. Во время поверки Сект бегал взад и вперед, то выстраивал вновь прибывших, то дубинкой разгонял их. За его спиной пылало пламя горящих матрацев, и Сект выглядел, как настоящий дьявол.
Строительство комендатуры приближалось к концу. Приехали эсэсовцы и вместе с проектировщиком, начальником строительства Качеровским и комендантом лагеря Никкелем осмотрели внушительное здание, расположенное недалеко от ворот. До этого лагерь не был огражден, теперь начали рыть ямы для бетонных столбов. Строился барак для охраны — латышской фашистской полиции безопасности, определялись места и для других бараков. Лагерь рос.
А люди умирали один за другим. У санитара — Эмиля Зейдемана работы было по горло. В редкие свободные минуты мы помогали ему сколько могли. Лечили главным образом внушением, успокоением и добрыми словами. Других лекарств не было. Поэтому не удивительно, что из первого «германского эшелона» не осталось почти ни одной живой души.
Только староста лагеря жил припеваючи и был здоров как бык. Чем больше падала трудоспособность заключенных, тем больше он волновался, боясь за свое теплое местечко.
Из гетто прибыла очередная партия людей — примерно 300 мужчин. Мне снова передали письмо от матери, теплые рукавицы, чай, кусок хлеба. Мать писала: «У нас мало продовольствия, и я уже очень ослабла. Постоянно боюсь за тебя. Прошу, держись хотя бы ты, я же долго не протяну». Я очень опечалился. Как помочь? Но ответа не было. Через несколько дней из гетто прибыли еще 150 мужчин и страшные вести. Среди новеньких был и зять моего пражского друга Пепика Фогеля. Вечером он мне рассказал, что из гетто увезено много стариков-мужчин и женщин. Госпожа Шейер просила передать мне, что увезли и мою мать. Никто не знает, куда. Инстинктивно я почувствовал, что матери уже нет среди живых. Краузе ужасно свирепствует в гетто и по любому поводу расстреливает людей. Особенно он ненавидит эшелон из Праги и неоднократно запрещал говорить по-чешски, но безуспешно.
Однажды из Риги прибыли две полицейские машины. Мы знали, кто приехал, поэтому делали вид, что работаем с большим рвением, и предупредили остальных заключенных. За третьим бараком на строительной площадке один узник варил еду на костре. Это заметил один из толстомордых эсэсовцев# подбежал и двумя пистолетными выстрелами в затылок у ил его на месте. Так представился нам начальник гестапо и СД в Латвии — убийца штурмбаннфюрер Ланге.
В недавно законченном здании комендатуры поселился комендант лагеря — обершарфюрер СС Никкель. Сект возглавил маленький лагерь в Юмправмуйже. Мы от этой перемены ничего не выиграли. Наоборот — больше стало зверств, больше избиений, меньше еды.
С последним эшелоном прибыли врач и переводчик. Врач был доктор Винер из Вены, примерно шестидесяти лет, больной и нервный человек. В третьем бараке оборудовали для него приемную комнату — шестиметровую каморку рядом с отсеком больных. «Врач без лекарств», — так называли его.
Следует сказать, что доктор Винер действительно старался, но это мало помогало. Из-за отсутствия медикаментов и перевязочных материалов люди умирали на глазах. Доктор Винер переживал, однако ничего не мог поделать.
Пришла весна. Приятно пригревало солнце. А заключенные становились все слабее. Веки у них так опухали, что не видно было глаз, головы покрылись струпьями. На коже появились открытые раны.