Местные радиостанции — Рига, Кулдига, Мадона и Лиепая еще передавали популярные песни нацистов «Лили Марлен» и «В поход на Англию». Судя по эфиру, дела у немцев еще шли хорошо. Но в тот вечер радио сообщило о прорыве Восточного фронта и стремительном продвижении Советской Армии на запад. Меня лихорадило у радиоприемника.
Сообщил товарищам: «Ребята, приближаются спасители!»
Но тут же вкралась мысль: как спастись? Останется ли здесь вообще кто-либо в живых? Что предпримут фашисты? А они пока вели себя так, будто ничего не случилось. Только артиллерийская канонада с каждым днем слышалась все отчетливее.
На следующий день в лагерь приехал Ланге и расстрелял двух заключенных, которые в тот момент выпрямили согнутые на работе спины. Ланге орал: «Саботаж!»
Ежедневно я ходил в швейную мастерскую, мы там толковали об ожидаемых переменах. Женщины спрашивали, куда я подамся, как только выйду на волю. Я этого еще не знал, да и не был еще свободен. Чувствовалось приближение свободы, но до этого еще многое предстояло выдержать.
Как-то Никкель вызвал меня в комендатуру. Он сказал: «Завтра поедешь в Центральную тюрьму, в этот раз на более продолжительный срок». Для меня это было большой неожиданностью, ибо я надеялся остаться в лагере до его освобождения. Центральная тюрьма была опасным местом для каждого заключенного, и особенно для еврея.
Пришлось сразу же собираться. Инструменты свои я сложил в большие ящики, и к вечеру все было готово. Прощаясь с друзьями, я надеялся, что еще когда-нибудь увижу их. Мне было тогда невдомек, что вижу своих друзей в последний раз, что ни одному из них не суждено будет выйти из лагеря смерти. Назавтра после обеда грузовая автомашина отвезла меня в Центральную тюрьму. В день отъезда сильная канонада слышалась особенно отчетливо, казалось, что фронт совсем близко. Участились и налеты.
Рига походила на военный лагерь — всюду войска и эсэсовцы. Проехали через город и остановились у ворот Центральной тюрьмы. Я был удручен. Пришлось долго ждать, пока меня не позвал какой-то охранник. Обыскали меня с ног до головы, потом заключили в одну из камер среднего блока. Никто со мной не разговаривал, никто ничего не спрашивал. Вечером получил уже хорошо знакомый черный кофе и кусок хлеба. Утром снова черный кофе и хлеб, а в обед суп из рыбьих голов, как в Саласпилсе.
Так я прожил больше недели. Однажды лязгнул ключ в замке и в камеру вошел охранник. Он спросил, я ли механик Саласпилсского лагеря. Когда я подтвердил это, он повел меня в швейную мастерскую.
Несколько дней спустя незадолго до обеда ко мне подошли два суровых на вид эсэсовца. Один строго спросил, не я ли часовой мастер из Саласпилса. Я подтвердил. Они стали по обе стороны меня, и так мы поспешно вышли. Женщины испуганно посмотрели нам вслед, ибо мои провожатые выглядели очень свирепо.
Во дворе стояла легковая автомашина. По знаку, поданному эсэсовцами, я забрался в нее. Скоро мы остановились у большого здания рядом с парком. Это было гестапо. Меня ввели в канцелярию. Нас встретил совсем молодой эсэсовец — гауптшарфюрер Палхубер. Он коротко сказал, что тут много неисправных часов, которые надо отремонтировать. У меня будто камень с плеч свалился. Однако у меня не было с собой инструментов, а без них я ничего не мог сделать. Эсэсовцы нашли выход. Каждое утро они вели меня в какую-то мастерскую к старому часовщику, где я весь день пользовался его инструментами.
Советская Армия приближалась, все явственнее слышался грохот орудий, налеты следовали один за другим. Однажды ночью на горизонте появилось зарево пожара. Из Саласпилса привезли нескольких женщин. Они рассказали, что лагерь эвакуирован. Значит, Саласпилсский лагерь смерти больше не существует! Ожидалась и эвакуация тюрьмы. Как и куда?
В один из последующих дней, когда орудия били совсем близко, пришел приказ об эвакуации. Заключенных построили на большом тюремном дворе, начался отбор. Что с нами будет, никто не знал. Появилась банда эсэсовцев во главе с Матлом и Эйгелем. Заключенных вызывали по фамилии и разбивали на две группы. Одна группа была численно значительно больше другой, в нее определили всех женщин. Во второй группе было примерно 60 мужчин, среди них четыре цыгана. Мне велели стать туда.
Вскоре грузовые машины первую группу увезли. Мы остались во дворе, с ужасом ожидая дальнейших событий. Нас отвели в средний блок. Рядом со мной шел совсем молоденький латыш. Он был приговорен к смертной казни за поджог и спросил, что я сделал. Мне не хотелось говорить, во рту пересохло, я только махнул рукой и тихо произнес: «Что будет, то будет…» Невооруженный человек в руках профессиональных убийц, что он мог сделать? Меня заключили в камеру на первом этаже. В здании скоро воцарилась тишина. Только в коридорах раздавались шаги тюремщиков: стук-стук, стук-стук… Я лежал на жесткой полке и ждал, что будет дальше. В голове бродили разные мысли. Советская Армия уже так близко, и именно сейчас — конец?.. Меня бросало то в жар, то в холод. Слышалось только биение собственного сердца. Заметил прикрепленные к стене железные кольца — два для рук и два для ног, а вокруг коричневые и черные пятна, вероятно, кровь замученных.