У выходной двери стоял на посту безобидный на вид человечек в форме айзсарга. Он посмотрел на меня и сказал:
— Вот видишь, не всех ведут в сосны. Проверяют, не сделал ли чего плохого, и отпускают.
Я кивнул головой и продолжал путь.
В последующие дни стал думать, что делать дальше. Решил пробраться в родные края — Латгалию. Я был уверен, что оттуда смогу попасть к партизанам.
По счастливой случайности я встретил своего знакомого Миронова, который работал на станции Шкиротава. Он обещал посадить меня в поезд вместе с рабочими дорожно-ремонтной колонны. Этот план вселял новые надежды.
В указанный день я долго бродил по кривым улочкам Шкиротавы, пока наконец вышел на дорогу напротив станции, которая вела в вагонный парк. Вдруг, взглянув на сторожевую будку у переезда, я заметил на ограде кусок белой материи. Я застыл на месте — это был условный сигнал опасности.
Что случилось? Куда мне теперь податься? Не заметили ли меня?
Решил идти нижней дорогой. Перескакивал с одной стороны размокшей от дождя дороги на другую. Вскоре из вечерних сумерков вынырнул велосипедист. Это была девочка. Она внимательно посмотрела на меня и произнесла:
— Остерегайтесь патрулей!
Это предостережение меня встревожило еще больше. Спрятаться здесь было негде. Поблизости не было даже порядочного куста. Впереди показался небольшой сарайчик, за ним сад. Я, было, уже приготовился перепрыгнуть через канаву, как глаза ослепил свет карманного фонарика. Раздался суровый окрик:
— Руки вверх!
Подошли двое вооруженных мужчин, обыскали. За исключением паспорта, ничего не нашли.
— Пошли.
Меня толкнули вперед. За мной следовали конвоиры. Через некоторое время мы пришли в тот же самый 9-й полицейский участок.
На сей раз здесь порядок был другой. Мне велели сесть. В соседней комнате слышался разговор, из которого я понял, что в предыдущий день на станции Шкиротава взорван эшелон. Меня допрашивали недолго. По телефону связались с участком полиции, где я был прописан, и меня отвели в префектуру. Там я увидел такую же картину, как и в 9-м полицейском участке. Лицом к стене стояло несколько десятков арестованных, других допрашивали следователи.
Меня подвели к столу, за которым сидел рыжеволосый здоровяк. Он засыпал меня вопросами: что я искал в Шкиротаве? Где скрывался два месяца?
— Ну, быстрее говори, быстрее! Или сначала с тебя надо шкуру спустить?
Он ударил меня ногой и вытолкнул в коридор. Там меня схватили двое и волоком потащили в погреб.
Звякнул замок. В помещении темно. Вскоре я услышал голоса. Говорили по-русски. Моими товарищами по несчастью оказались советские летчики, сбитые где-то в окрестностях Рига. Два коммуниста и один комсомолец. Свою партийную принадлежность они не скрывали. После неоднократных зверских пыток их приговорили к смертной казни, которой они и ожидали. Значит, это камера смертников? Неужели и меня ждет то же самое? Возможно, уже этой ночью?
За две недели летчики многого натерпелись, но духовно не были сломлены. Об этом свидетельствовало их поведение. Вопреки многократным предупреждениям надзирателей они пели советские песни, с гордостью рассказывали о героизме наших бойцов на фронте. Казалось, они делали это ради меня, старались подбодрить.
— Советский человек всегда должен быть сильным! — говорил один из них. — Мы люди нового закала. Если один погибает, десятки и сотни становятся на его место.
Эти слова мне глубоко запали в память, и часто, когда мне приходилось трудно, они были моей путеводной звездой.
К утру летчикам надели наручники и увели.
На четвертый день меня отвели в Центральную тюрьму. Водили от одного корпуса к другому, пока наконец я не оказался в 21-й камере 3-го корпуса.
Был ясный сентябрьский день, а в камере стоял полумрак» Когда надзиратель запер за мною дверь, я ступил несколько шагов вперед и остановился в недоумении. Помещение было переполнено. Моя растерянность заметно развеселила заключенных.
— Не грусти, друг. Трудно первые десять лет.
Мне указали свободное место на нарах.
— Несмотря на большой конкурс, попадаются и здесь свободные места, — пошутил кто-то.
Но вскоре разговор стал серьезным. Все живо интересовались событиями на воле. И это понятно, ибо в тюрьме не было ни газет, ни писем.
Наступил обед. В камеру принесли суп. На каждых двух заключенных литровая миска похлебки. Моим напарником был Гелзис (схваченный за принадлежность к МОПРу). Казалось, что суп приготовлен из силоса, который скармливается скоту. На дне каждой миски оставался песок.