Девушка остановила себя. Она не должна больше так думать. Разделить сердце – все равно что разбить его. Она не выносила двуличности в любви. А ещё она не думала, что мистер Кестрель влюблён в неё или может влюбиться. Она слишком простая, слишком спокойная. А ему нужна женщина, что будет мучить его и ставить в тупик.
Она почувствовала, что снова краснеет, и отвела глаза.
- Отец уехал, как вы знаете. Уехал в Лондон час назад. Фонтклеры были очень добры ко мне. Они пригласили оставаться в Беллегарде столько, сколько я захочу, но я не могу злоупотреблять их гостеприимством. Всё было бы иначе, если я… Если бы мы с мистером Фонтклером ещё были обручены. Но теперь всё кончено. Как вы думаете, смогу я стать гувернанткой? Я знаю, я ужасно молода, но я не вижу другого способа заработать себе на жизнь. Быть может, мисс Притчард что-то посоветует мне.
- Мисс Крэддок, я думаю, вы сможете стать очаровательной гувернанткой. Но я не думаю, что это случится.
- Жалко, что вы уезжаете, – сказала Филиппа. – Я вам и половины всего не рассказала.
- Всегда полезно приберечь что-нибудь для следующей встречи, – указал Джулиан.
- Но эта следующая будет нескоро, ведь так? Мама и папа не хотят ехать в город после всего, что случилось, а вы вряд ли снова приедете к нам.
- Это было бы и правда неловко, – признал Кестрель, – по крайней мере, пока.
- Я надеялась, что вы будете часто у нас бывать и станете почти что членом семьи. А потом я вырасту, и вы сможете жениться на мне. У меня ведь будет приданое, и я из Фонтклеров.
- Если бы я был вами, я бы ждал мужа, которого будет заботить не только кошелёк и родословная.
- Я не думаю, что кто-то возьмёт меня замуж ради меня самой. Я странная, я всегда говорю не то, что надо, и я не такая красивая как Джози. У меня лошадиное лицо. Я слышала, как повариха говорит это.
- А я на днях нашёл три горошины в малиновом десерте, так что думаю, что эта повариха очень уж близорука.
- Как вы думаете, я стану красивой?
- Быть красивой – невелика заслуга. Любая юная леди с яркими глазами и сносными зубами может сказать, что она красива. Лучше быть умной, живой и отважной – чтобы очаровывать умом и пленять остроумием – в общем, быть сияющей Цирцеей среди одинаковых Елен.
- И я смогу?
- Не сомневаюсь, – он поднял брови. – Я надеюсь, вы не станете подвергать сомнению мои суждения в вопросах вкуса?
- Нет, – медленно ответила она, – говорят, вы разбираетесь в таком, – она задумалась. – Через семь лет мне будет восемнадцать. Я думаю, вы совсем обо мне позабудете.
- Это вы обо мне позабудете, – весело сказал он.
- О, нет, – Филиппа покачала головой, – у меня очень хорошая память.
Глава 34. Последний кусочек мозаики
Джулиан привык к жизни у МакГрегора быстрее, чем доктор предполагал. Вставать в шесть утра было за пределами возможностей Кестреля, но обычно к девяти он всё же поднимался. Он нашёл себе немало занятий, которым посвящал то время, что МакГрегор проводил у пациентов. Кестрель изучал книги по анатомии, сравнивал под микроскопом образцы волос и костей, слушал своё сердце через стетоскоп – деревянный цилиндр, один конец которого прикладывают к уху, а второй – располагают на груди.
По вечерам Кестрель играл на клавесине. Его очень удивило, что у МакГрегора есть такой утончённый инструмент. Он был столь изящен и украшен так тонко расписанными панелями, что мог принадлежать только женщине.
- Он был моей жены, – объяснил доктор. – Давно стоило его продать – теперь он бесполезен – но я никак не мог решиться расстаться с ним, – он помолчал и добавил. – Она любила музыку.
- Я не знал, что вы были женаты.
- Не было причин рассказывать. Она умерла больше двадцати лет назад. Её забрала лихорадка, её и нашего сына.
Больше они об этом не говорили. Но каждый вечер Джулиан садился на клавесин и играл час или два, а МакГрегор оставлял открытой дверь в ту комнату, где был, чтобы слышать музыку.
Дознание установило, что Изабель покончила с собой в помрачении рассудка. Присяжным понадобилось всего несколько минут, чтобы вынести это решение. Для Фонтклеров было тяжёлым и одно лишь признание в убийстве. Никто не хотел усугублять её вину и их позор осознанным самоубийством.
Остаток того дня Фонтклеры провели очень тихо. Мод прислушивалась к приглушённым разговорам остальных о том, как печально, что никто из них не был близок с Изабель. Они оплакивали не саму её смерть, но то, что почти не знали её и почти не подозревали о той тоске, что пожирала её.
На следующий день Мод вышла прогуляться по беллегардскому парку с одной из собак – энергичным бело-рыжим сеттером. С утра прошёл дождь, но сейчас через облака уже пробивались солнечные лучи. Игривый ветер трепал края её капора и подол юбки.