- Вообрази только, Хиосаки на полном серьезе предлагал мне отрубить хвост этому черному котику, которого подобрала наша Ирен, - со смехом говорил мужчина. - Говорил, что кот - возможно… как же он сказал? - нэкомата(4)
- И потому, Джеймс-Джи, ты склоняешься ко мнению о какой-то врожденной жестокости и преступных склонностях местных? - отвечала женщина.
- Во всяком случае, тот метод алгоритмизации, который я применял в Европе, здесь не работает.
И доктор Джеймс Доннел углубился в такие научные дебри, из которых котенок понял едва ли одну шестнадцатую. Мэри же Доннел слушала мужа, чуть покусывая губу, удерживая смех.
- Я действительно не постигаю, как можно так эстетизировать смерть, - сказал Джеймс. - Как можно, например, изобрести десять способов взрезать себе живот и всерьез спорить о том, какой из способов изящнее и благороднее?
- Ну, а что ты скажешь о нашем новом охраннике? - с тою же дрожащей на губах улыбой спросила Мэри.
- Не пойму. Пока не могу сделать никаких выводов. Я смотрел, как он разглядывает саблю… Не вижу в нем этого, знаешь ли, азарта убийства. Мужчины обычно смотрят на оружие с мыслями, как бы его применить. А тут… не знаю, тут что-то другое. И тем интереснее. Он, конечно, еще совсем молод, и убивать ему не приходилось.
Черный кот отвернулся от людей и поспешно принялся вылизывать бок - словно не хотел, чтобы двуногие видели его насмешливо горящих желтых глаз.
Странно вспоминать то, что еще не произошло - и что, тем не менее, случилось более девяти мифических кошачьих жизней назад. Второй год эры Кэйо(5), Киото. Они с Окитой доканчивали партию в сёги - Окита, против обыкновения, проигрывал. Он даже выпил сегодня больше обычного и был непривычно молчалив. Правда, сегодня одного из солдат приговорили к сэппуку, но, в конце концов, смерть стала в их жизни такой обыденной, что вряд ли могла выбить из равновесия. Тем более Окиту, который, как казалось, убивал, вообще не задумываясь.
- Я впервые рубил мечом, зажмурившись, - сказал вдруг Окита после очередной чашечки сакэ. - Этого… его держали трое, чтоб я мог рубануть. Он вырывался и плакал, говорил что-то про свою сестру.
- Разве ты был кайсяку(6)? - удивился Сайто.
- Пришлось, - со злобой бросил Окита. - Нагакура сделал вид, что его тут нет и он не при чем.
- Нагакура-кун такого не любит, - примиряюще пробормотал Сайто. Это, видно, стало последней каплей - Окиту будто подбросило.
- А я, значит, люблю? - почти крикнул он и закашлялся. В соседней комнате кто-то курил, несло табаком.
- Пошли на воздух, - Сайто потянул разом сникшего, старательно глушащего сложенным платком кашель Окиту к двери. - Пошли, ночь теплая.
Луны не было, и глухая тьма двора разбавлялась разве что тускло освещенными изнутри сёдзи. Но таких было всего два-три.
- Светлячки? - удивленно сказал Сайто, заметив светящиеся точки поодаль. Раньше он не видел в Киото светлячков. Окита, плечо которого Сайто чувствовал своим, вздрогнул. Не нужно было заказывать последнюю бутылочку сакэ, подумал Сайто.
- Нет, гнилушки, наверное, - голос Окиты был почти безжизненным. - Какие тут светлячки? Тут могут быть только гнилушки. Светлячки - они когда хорошо, когда жизнь…
Дальше Окита говорил все более и более бессвязно - Сайто улавливал что-то про мост, и пятнадцать человек на мосту и под мостом, и что было душно, а трава была острой как лезвия. И светлячков было много.
- Пробираемся по руслу, грязищи чуть не по колено… Тут я спрашиваю - “Какой это стиль у вас?” А Хиджиката-сан говорит - “Стиль грязной черепахи”.
Окита пьяно захихикал.
- В первый раз тогда я… Было весело. Их много было, а в темноте они думали, что это нас много. А у одного на плече сидел светлячок. Я целил в светлячка, но тот как-то подвернулся, и голова как арбуз - хрясь! А светлячок сидит… сидит… Даже когда тот упал - светлячок сидел. Сидит - а вокруг него блестит все. Вода, роса и это… пока не высохло. Блестит. Я тогда, наверное, и отравился… не то что понравилось, а… Отравился этим у моста… Либо ты, либо тебя. В последний год Ансэй(7). Такова жизнь, Сайто-кун.
Они с Окитой ровесники. Последний год Ансэй - сам он убил того хатамото парой месяцев позже, чем Окита убивал на мосту. Окита - он как вода, подумал Сайто. Мягкая, текучая и безжалостная. И может быть почти нежной. Как Окита совсем. Сайто, не задумываясь, обнял его за плечи - согреть, не дать провалиться в ту черноту с гнилушками… Ему показалось, что он обнял мертвеца - Окита словно лишился всей жизни и воли. Словно бы стал податливой глиной.
- Поздно уже, - сказал вдруг он, высвобождаясь из рук Сайто. Голос звучал обычно, и как всегда сверкнула в скудном свете звезд и гнилушек улыбка. Соджи всегда улыбается, сказал как-то Кондо-сан.
- Если кому-то расскажешь, мне придется тебя убить, - вдруг прошептал Окита ему на ухо - с тою же светлой улыбкой, но так, что у Сайто мурашки побежали по спине.
Комментарий к 6. Кольцо и светлячки
(1) - открытая галерея, огибающая с двух или трех сторон японский дом.
(2) - линия, разделяющая металлы композиционного клинка при закалке лезвия у катан и других японских мечей.
(3) - мой благородный славный рыцарь
(4) - чудовищная двухвостая кошка-ёкай, которой могли оборачиваться и обычные кошки
(5) - 1866г
(6) - помощник во время сэппуку, который должен прекратить муки самоубийцы, отрубив ему голову
(7) - 1859г
========== 7. Бильярдные шары и огни на темной воде ==========
Танжер, наши дни, 47 дней назад
Ева
“Мое имя - cтершийся Иероглиф
Мои одежды залатаны ветром,
Что несу я в зажатых ладонях
Меня не спросят,и я не отвечу”
(“Пикник”)
Делать было совершенно нечего. Раньше день заполнялся бесконечными скольжением по волнам человеческой мысли, которую можно было примерять на себя как одежды - гибкие, текучие восточные шелка и простую, грубую, как удар гладиуса, тогу римлян, негнущийся златотканый далматик византийцев и расшитый бархат французских вельмож… Можно было надеть строгий сюртук и под его непроницаемо рациональным покровом вникать в позитивизм Огюста Конта, сухой как полынь, которой добросовестные хозяйки отпугивают моль.
Но все это Еву не привлекало, и не привлекало довольно давно. И даже вопрос, который она давно уже собиралась задать - сначала Билалю и Киту Марлоу, от которых она узнала о старухе-привратнице, а потом и самой Харуне, - сейчас перестал занимать ее. В самом деле, какая ей разница, откуда взялась эта высохшая старуха без роду-племени, что делает она в Танжере и к какой породе принадлежит. Билаль, которого Ева встретила в условленном месте, передал ей белый пакет. В пакете металлически звякнуло - медицинские контейнеры с… с пищей. Милый Билаль, он до сих пор не может простить себе, что тогда подвел Марлоу и вовремя не встретился им с Адамом, не наладил канал поставки пищи. В том, как он подал Еве пакет, как дрожала его рука, было что-то от последнего поцелуя Иуды - вина и обреченность. Ева хотела спросить, где Билаль спрятал тело Кита Марлоу - ей подумалось, что, несмотря на весь философский стоицизм Кита, делать старика добычей жадных до сенсаций ученых не совсем хорошо, - но вместо этого она спросила только:
- “Харуна” - ты не знаешь, что значит ее имя?
Билаль вздрогнул. Где бы ни были его мысли, он был сейчас далеко от Танжера. Кит научил его многому, подумала Ева. А еще подумала, что Билалю несказанно повезло - его кровь не могла воспринять природу вампира и бессмертие ему не грозило.
- Мне кажется, это женская форма от “Харун”, - ответил Билаль, когда Ева уже успела почти забыть свой вопрос.
“Ты знал его?” - едва не вырвалось у Евы. Она вовремя спохватилась - Билаль никак не мог знать калифа Харуна ар-Рашида, Харуна Справедливого, владельца знаменитого двустороннего плаща. Разве что сам Марлоу…
Придя домой, Ева едва сбросила обувь. Горел светильник, его отблески, казалось Еве, медленно плавали по книжным корешкам и играли в полупрозрачной тонкой ткани полога над кроватью. Рюмочка играла острыми отблесками в дрожащих пальцах, пока Ева, затаив дыхание, наполняла ее - до краев, чтобы сил хватило на подольше. Рубиновый отблеск на белых пальцах…