И только через месяц, когда закончились дожди, раскисшая земля стала подсыхать, а синие и лиловые ирисы уже почти отцвели, господин Хьюскен соизволил заметить Ирен. Он уже собирался садиться на коня, очевидно уже успел попрощаться с ее приемными родителями. Она же читала в своей комнате и только успела выйти во внутренний двор.
- Ты очень похожа на нее, - сказал Хьюскен по-французски, проходя мимо Ирен и замедлив шаг. - Мсье и мадам Доннел будут недовольны, что я сказал это.
И Ирен стала будто сама не своя, она не могла перестать думать о том, кого имел в виду Хьюскен. Была ли это ее настоящая мать?
- Тебе хорошо, ты хоть знаешь, кто твои родители, - говорила Ирен между взмахами палки для серсо. Как хорошо, что мадемуазель Дюран не понимает по-японски! Пусть себе сидит и смотрит. Она наговорила вчера Ирен кучу смешных и глупых вещей про господина Хьюскена - будто тот просто пытается задурить ей голову. Какая чушь!
Соджи ничего не отвечал, он продолжал ловить кольцо и кидать его Ирен так, будто важнее этого занятия ничего в мире и представить себе нельзя.
- А может, у меня есть родные, - продолжала Ирен.
-…которые с удовольствием продадут тебя в какой-нибудь чайный домик, - заявил вдруг Соджи. И кинул кольцо с такой подкруткой, что палочка Ирен только стукнулась о его обод.
- Что?! - о том, что такое чайный домик, Ирен если не знала, то догадывалась.
- При этом они будут считать, что устроили твою судьбу, - продолжал Соджи и улыбнулся. Ирен бросила палку и стремглав побежала к калитке. Соджи бросился за ней, вслед им кричала мадемуазель Дюран.
У самой калитки Соджи догнал ее и схватил за руку.
- Пусти! - со злобой крикнула Ирен, но вырваться из железного хвата было почти невозможно.
- Видела тех, которых от тебя Яманами-сан отогнал? Хотела всю жизнь… с такими…
- А тебе-то что? У тебя вон есть… родные…
- Сестры, - жестко ответил Соджи. - Они меня очень любят, но так, как тебя любит, - он отвернулся, - Мэри-сан…
Ирен словно очнулась.
- Я хочу только узнать, - пробормотала она, - корни… Без корней я всегда буду иностранкой.
- Ты не иностранка, - серьезно ответил Соджи. - Уж мне-то можешь поверить - будь ты иностранкой, Яманами-сан тебе ни за что не помог бы.
***
А когда дожди совсем прекратились и в заводях и озерцах зацвели лотосы, Соджи предложил ей пойти с ним в маленький храм неподалеку.
- Сейчас дни поминовения умерших, - сказал он. - Если хочешь… отнеси приношение, чтобы о твоей матери помолились.
Ирен боялась даже говорить об этом приемным родителям, но сказать пришлось. И мама против ожидания поддержала ее.
- Господь поймет, что ты хотела лучшего для своей мамочки, - сказала она. Ирен благодарно поцеловала маму в щеку и только сейчас заметила тоненькие, как паутинка, морщинки, которые протянулись от уголков маминых глаз. А выходя из комнаты, она заметила, как мама обменялась понимающими взглядами с ожидавшим в дверях Соджи.
- Ты прямо мудрец, “старший братец”, тебе бы в монахи идти, - не удержалась она от шутки, когда они вышли из усадьбы и пошли к леску. Соджи слегка улыбнулся.
- Это не я придумал, это мне Яманами-сан посоветовал, - ответил он. - Вот уж кто мудрец.
- Он странный человек, - сказала Ирен, вспомнив слова Яманами про иностранцев. - Непонятно, шутит он или говорит серьезно.
- Шутит? - удивился Соджи. - Яманами-сан никогда не шутит, он очень серьезный человек.
Во время монотонного чтения сутр в маленьком храме Ирен было очень тяжело и неуютно - ей вдруг показались бессмысленными все ее ухищрения. Как это могло ей помочь? Соджи, который преклонил колени поодаль, казался сейчас далеким видением. Он, наверное, и вправду был где-то далеко - может быть со своими родителями, в какой-то той бесконечности, где они пребывали. А ей стало вдруг так одиноко, как не было еще никогда, даже когда папа и мама впервые оставили ее в пансионе.
Но когда в последний день праздника Соджи и она пошли к реке пускать “прощальные огни”, Ирен вдруг послышался далекий звон колокольчика(3), нежный и такой родной, что она неожиданно для себя расплакалась, как не плакала уже очень давно. Она уткнулась в темное косодэ Соджи и плакала, плакала - чувствуя, как уплывает по реке все дальше, в темные неведомые воды, четвероугольный бумажный фонарик со свечкой внутри и как вместе с ним, словно отпущенная на волю, уплывает над водами реки, все выше и выше в темное небо та, которая когда-то дала ей жизнь, отпущенная на волю своей дочерью.
Комментарий к 7. Бильярдные шары и огни на темной воде
(1) - “никаких личных вопросов и замечаний”
(2) - часть официального одеяния самурая, род безрукавки, надеваемой поверх косодэ
(3) - имя “О-Судзу” означает “колокольчик”
========== 8. Осенние травы и полсуна до цели ==========
Япония, Эдо, 1860г
Окита
Лето кончилось, отпустила душащая как ватное одеяло жара. Прошел сезон хризантем и пришла осень - тихая, вкрадчивая, на лисьих мягких лапах.
Заливались кровавым багрянцем клены. Сестра Мицу родила девочку в середине девятой луны. Умер старший брат старого мастера Шюсая. Очередная пассия Хиджикаты уехала в Киото. И вода в озерце у Тамагава стала темнеть раньше, чем успевало сесть солнце, а тяжелая палка, которую в Шиэйкане использовали вместо легкого синая, взлетала в руках легче, потому что державшим ее не приходилось преодолевать ватное одеяло духоты.
Доннеру-сан несколько раз беседовал с Соджи наедине - расспрашивал о привычках, самых простых, о том, что нравится есть и пить, и даже о том, какие сны снятся. Изуми всякий раз после таких разговоров смеялась, говоря, что отец обязательно внесет его в свою “классификацию”. Однажды она все-таки растолковала, что это была за классификация - оказывается, Доннеру-сэнсэй, как стал мысленно называть его Соджи, ищет способ, как можно определять преступника еще до того, как он совершил преступление.
- Мне кажется, это дело безнадежное, - добавила Изуми. - И мама тоже так считает.
- Благородное дело не может быть безнадежным, - проговорил Соджи, внимательно следя, как Изуми перекладывает книги на полочку узкого открытого шкафа. Книги из ее рук словно выскальзывали сами, и Соджи порой казалось, что каждое движение Изуми сопровождает тонкая нежная звенящая музыка - вроде той, которую иногда играла Мэри-сан на большом чужеземном инструменте в форме груши. “Ги-та-ра” - так она называла этот инструмент.
- Совсем как в старой сказке, - улыбнулась Изуми. - Рассказать?
Не было ничего лучше, чем сесть на краю энгавы, свесив ноги и положив меч рядом, и слушать. У Изуми отлично получалось рассказывать - светло-карие глаза ее словно делались больше, и в них начинали мерцать золотистые искорки, словно светлячки. И едва заметное золотистое сияние, казалось Соджи, медленно разливалось вокруг нее, будто останавливая весь мир.
- В далекой горной стране жила-была одна девочка… - начала Изуми.
…Позавчера, возвратившись в Шиэйкан, он услышал:
- Кат-тян, ну пожалуйста!
- И не проси! Вон, возьми с собой Окиту - у него лучше получается улаживать дела подобного рода.
Из внутренних комнат вышел - нет, вылетел, - разъяренный Кондо и, буркнув что-то, скорым шагом пошел к додзе.
Вслед за ним появился Хиджиката - тоже, судя по виду, не в лучшем расположении духа.
- Идем! - бросил он на ходу.
- И вот девочка увидела, как жестокая птица терзала тело прикованного узника, вырывая из его груди окровавленные куски мяса…
- Что стряслось, Тошидзо-сан? - он едва поспевал за широко и размашисто шагавшим Хиджикатой. Но увы, даже обращение по имени не действовало - Хиджиката не отвечал.
- Вы снова решили помочь женщине сбежать из “веселого дома”? - Соджи припомнил ту великолепную драку, в которой и ему пришлось поучаствовать. Против них двоих тогда было человек семь, никак не меньше, и все со здоровенным палками. После этого до ребер и спины дня три было больно дотронуться, но они с Хиджикатой тогда славно уделали противников.
- Вы такой опытный человек, Хиджиката-сан, - попробовал Соджи зайти с другой стороны. - Может, вы знаете ответ на вопрос… - он мучительно подбирал подходящий вопрос, но в голову, как назло, лезла всякая ерунда. Не к месту он припомнил, как поразили его аккуратные ноготки Изуми - она тогда плела красивую цветочную гирлянду, а он не мог оторвать взгляда от ее тонких пальчиков с аккуратными чистенькими ноготками. У сестры Мицу на пальцах всегда заусенцы, и даже у жены Кондо-сэнсэя руки гораздо менее аккуратные, подумалось тогда Соджи, и отчего-то он ощутил невнятное беспокойство. Сейчас вот это припомнилось, и губы сами произнесли: