- Хиджиката-сан, среди иностранцев есть очень привлекательные женщины, - заговорщически шепнул Соджи после обеда, когда все разбрелись по углам и занялись своими делами.
- С каких это пор ты разбираешься в привлекательных женщинах? - флегматично поднял бровь Хиджиката, смерив Соджи взглядом.
- Уж поверьте! - продолжал Соджи, на которого словно снизошло проказливое вдохновение: - Она высока и статна, и волосы у нее цвета… - он задумался: цвет лисьей шкуры вряд ли привлечет Хиджикату-сана. - Волосы цвета осенней луны, а глаза цвета неба
Хиджиката хмыкнул и, не отвечая, пошел прочь. Но Соджи хорошо знал, что его слова засели в голове Тошидзо-сана не хуже занозы.
Комментарий к 8. Осенние травы и полсуна до цели
(1) - семь осенних растений «аки-но нанакуса»: — аги (клевер), обана или сусуки (серебряная трава, мискантус), кудзу (пуэрария лопастная), надэсико (гвоздика пышная), оминаэси (японская валериана), фудзибакама (посконник прободенный), кикё (китайский колокольчик).
(2) - Сонно Дзёи, движение роялистов, протестовавших против сегуната, открытия Японии и неравноправных договоров с западными странами
(3) - сун - 3,03 см
(4) - чудовища, призраки или духи. Буквально - «то, что меняется». В основном так называют оборотней
(5)- Ишин Шиши, в основном термин применяется для обозначения самураев, происходивших из юго-западных ханов Тёсю, Сацума и Тоса, имевших антисёгунские взгляды и придерживавшихся идеологии Сонно Дзёи
========== Интерлюдия. Гонитель онагров ==========
Утро, скажи, что ты проводило
во мраке и что встречает опять
улыбка твоя.
(Н.Рерих)
Танжер, наши дни, 46 дней назад
Адам
Тонкий профиль чуть серебрится в лунном свете; сегодня луна желтая, желтая как ломоть спелой дыни. Лежащий спит - сном, что смерти подобен. Только ветерок шевелит прядь черных волос.
Он всегда был ведомым. И тогда, когда, порождение полночи, созданный из глины и оживленный дыханием богини-буйволицы, охотно следовал за стадами диких зверей, и тогда, когда послушно пошел за жрицей Куртизанки Богов, и когда познавал ее раз за разом, пока не укротилось его звериное сердце.
Только с виду он безжизнен. За шторами закрытых век проносятся вихри миров, клубятся ветра и дикие пустынные бури. Не жив… не мертв… Ад голодных духов - это не время и не место, это глодающий вечный ненасытимый голод, который невозможно утолить, ибо это голод не только плотский.
От него, от этого голода, выхолаживающего и выхолащивающего, есть лишь одно средство - вспоминать. Терзать снова и снова изорванную в клочья память. Боль создает иллюзию избавления.
Но что вспоминать, боги? Что?
Не то ли, как он шел вслед за чернокосой, за шелковокудрой девой, послушной жрицей Двурогой Богини, как впервые взашел с нею на ложе, как следовал за ее страстью, ловил ее, укрощал как дикую кобылицу, как ее крутые бедра плясали под его чреслами, подчиняясь вековечному ритму, созидающему жизнь и кидающему в нее зерно смерти.
Смерти… Вспоминать ли то, как он, уже прирученный, очеловеченный, избавленный от своей звериной невинности, встретил Царя? Того, который на три четверти бог был и лишь на одну - человек. Прекрасного, как свет солнца, и могучего, как воля неба. Как схлестнулись они с Царем в схватке, что жарче самой любви, как не смог одолеть ни один. И как стали они после того побратимами.
Ты помнишь, Царь? Как пошли вы вдвоем с побратимом своим, гонителем диких онагров, на бой со тем, кто волей богов поставлен был хранителем кедров ливанских - помнишь ли? Мудрыми речами остужал твою горячую кровь побратим твой. И ночью согревали вы друг друга в степях, что без солнца холодеют, как человек без любви. В степях, что полны духов, демонов, где духи и демоны дома, где ходят они песчаными вихрями, песком шурша - вы были защитой друг другу.
И в бою с быком-великаном, что был послан отвергнутой тобою, Царь, богиней - вы были друг другу щитом и мечом. Пока не разгневались на вас боги, пока не возлег побратим твой на ложе болезни, пока от гонителя онагров, на которого разгневались могучие боги, не осталась одна душа. Сошел он в темное Царство вечного сна, куда нельзя идти в светлых одеждах, где нельзя целовать полюбившегося, где нельзя ударить ненавидимого, где есть лишь пустота и мрак, и вечный сон.
Сошел побратим твоей в царство смерти. Тот сошел, с кем ты мешал свою кровь, кто был тебе более, чем братом и более, чем другом. И тогда, Царь - что сделал ты тогда?
Пал ты пленником Вечности, Царь. Алкал ты вечности для себя и забыл побратима, для которого твое забвение стало хуже и пуще смерти, который…
…спит и не чует, не слышит, не знает. Только голод гложет, маленькими абордажными крючьями рвет изнутри. Голод и боль, от которой спасаться можно, лишь помня.
- Чего алкаешь, что желаешь ты, Охотник, богини сын, что днесь гонял онагров по древним серым высохшим степям и братом был пантерам, волкам, барсам? В чертогах горних Радостного града вкушать с богами мед, вино и млеко? Всесильным быть, вершить людские судьбы? Иль музыке небес внимать ты любишь, которая пиры богов венчает в чертогах горних Радостного града?
- Не нужны мне чертоги, и мед и молоко богов не нужно мне, хотя прекрасна музыка небес в Радостном граде. Вернуться на землю хочу я, вернуться в теле человеческом.
- За то, что нет в тебе к бессмертью страсти, за то, что гнев богов не призываешь на тех, кто в царствие живых остался тогда, когда сошел ты в царство мертых - вернешься человеком ты на землю. И будет в дар оставлено умение услышать музыку из Радостного града. И дар волшебный тот с тобой пребудет, сколь много б ты не претерпел рождений. И сможешь музыку дарить ты людям - коль будет в том твое произволенье.
Тихо-тихо в комнате. Только луна позванивает холодными золотыми лучами, закатываясь за дома с плоскими кровлями, и где-то далеко, за краем земли, куда уходит море, зарождается губительное пламя рассвета.
И лицо женщины, что сидит на полу, опершись о ложе, золотится в свете луны. Она откинула голову так, что рука лежащего касается ее волос. И женщине кажется, что рука лежащего ласкает ее волосы - белые, цвета уходящей луны.
========== 9. О любви ронинов из Ако и разговоре двух теней ==========
Япония, Эдо, 1861г
Окита
- Под влиянием чувств женщины часто забывают про мораль, - буркнул Хиджиката. Он ненавидел навалившуюся словно из ниоткуда летнюю жару, и вдобавок его откровенно раздражало то русло, в которое зашел общий разговор. А начали-то как хорошо - с излюбленной темы Кондо, с истории Воюющих провинций. Потом плавно перешли к Оде Нобунага и его несчастной сестре(1), а от нее - к теме женщин вообще. Соджи, который и подбросил в разговор тему сестры Нобунаги, сидел тихо как мышка у столба, подпирающего кровлю над энгавой. Его в последнее время чрезвычайно занимала тема женщин вообще, и в особенности участия женщин в чисто мужских делах.
А началось с того, что Соджи почти перестал смотреть на господина Доннеру как на чужака. Обнаружив это, он запаниковал и в ближайшие пару свободных дней для проверки своих ощущений проделал долгий путь до отдаленного предместья Эдо, где с трудом отыскал одну из американских факторий. Вид рослых светловолосых носатых людей наполнил его привычным отвращением и гадливостью, и Соджи вздохнул с облегчением - выходит, перемена его мнения не касалась всех иностранцев, а только лишь Доннеру-сэнсэя и его домашних.
В последнее время Доннеру-сэнсэй проводил много времени в Эдо, откуда возвращался нагруженный пачками исписанной бумаги. А потом ночи напролет проводил в своей комнате, сличая, подсчитывая, анализируя. Он имел привычку бормотать под нос во время работы, и бормотание это сливалось в невнятный гул сродни гудению сердитого майского жука.
- Папа снова в своей нирване, - с легкой насмешкой говорила Изуми.
Мэри-сан, к удивлению Соджи, свободно интересовалась ходом дел мужа и много помогала ему - Соджи не раз видел, как они вместе сидели за большим столом Доннеру-сэнсэя, о чем-то горячо спорили, явно не соглашаясь друг с другом. И тем не менее эти споры, по-видимому, никак не влияли на теплые отношения супругов. Соджи, который не раз был свидетелем споров сестры Мицу и ее мужа Ринтаро, а также старого мастера Кондо Шюсая и его супруги, считал, что любой спор с женщиной только унижает мужчину, а потому женщина должна беспрекословно уступать. И впрямь, даже Мицу, которая отличалась очень твердым характером, в конечном итоге всегда по крайней мере делала вид, что уступала мужу. Ссоры же старого мастера Шюсая с женой выглядели настолько отвратительно, что их, разумеется, не стоило брать за образец семейных отношений.