Турецкий вал укреплен, опутан колючей проволокой и неприступен, как считают иностранные военные специалисты. Это тоже сказал Фрунзе. Они все знают, кроме одного: зачем он, боец 51-й дивизии Ваня Ипатов, холодной ветреной ночью бредет по Гнилому морю, хотя его никто не обязывал?
Вышли на берег — и ждать нечего — на штурм…
Вот и конец проходу. Можно домой. Но в Екатеринбурге открылись командные курсы. Пропустить нельзя — так хочется стать красным командиром.
Последний бой
Всю гражданскую войну прошел он на переднем крае — с первого боя в Златоусте до последнего вооруженного столкновения с контрой — всю прошел и стал ее последней жертвой.
После вечерней поверки командир курсантов Дубровский пригласил Ванюшку к себе в кабинет. Ничего в этом приглашении необычного не было. Он иногда советовался по комсомольским делам. Командир, хотя ему было немного за двадцать, казался бывалым, знал не только практику, но и теорию военного дела.
Ванюшка вошел и представился. Дубровский встал, подвинул стул:
— Садись, Ипатов, — и задержал руку на его плече.
Этот жест насторожил. Нет, не по пустякам его вызвали.
— Тебе когда будет девятнадцать? — спросил Дубровский.
— Первого сентября, — Ванюшка глядел с недоумением: день рождения командир мог узнать и по анкете.
— Все верно, — он снова открыл стол и достал бумагу, — вот постановление о демобилизации всех, не достигших призывного возраста.
«Вот оно что» — подумал Ипатов.
— Мне жаль отпускать тебя, да ничего, видно, не поделаешь.
— Как же так, товарищ командир?
— Чего вскочил?
— Три года воевал — ничего…
— Была другая обстановка, Ипатов, вот и воевал.
— Я хочу стать красным командиром, — твердил Ванюшка.
— Верю и не зря спросил про день рождения. Может, ошибка в бумаге или еще что.
— Ошибка, товарищ командир! — Иван ухватился за соломинку.
Дубровский усмехнулся в ответ на горячность:
— Если бы месяц или хоть два, как-нибудь, может, и обошлось бы, а то полгода!
Обида подкатила к горлу. Три года боев… Многих друзей нет в живых. Геппа расстреляла белогвардейская контрразведка, Вася Грачев из кузнечного пал под Бузулуком у пулемета, Митя Пуросев из машстроя, раненый, утонул в Тоболе, Вена Уткин, чертежник из управления завода, умер по дороге в сибирскую тюрьму, Витьку Шляхтина застрелили конвойные. Комбриг Виталий Ковшов пал в ночной схватке с бандой Булак-Булаховича…
— Что с тобой? — Дубровский встал и прошелся вдоль стола. — Ты должен понять правильно. Повторяю, я рассчитывал на твою помощь здесь. Но мы не партизаны, мы бойцы Рабоче-Крестьянской Армии и должны уметь повиноваться. А за твои дела спасибо тебе.
— Служу трудовому народу, — ответил и вышел.
Ночью снились аисты — белые птицы с черной полосой через крыло. Их он видел в Польше. Они кружили над разоренным гнездом рядом с костелом. Ослепительно светило красное солнце и смеялось смехом Шурки Шляхтиной. Потом увидел порубленный лес, и кто-то кричал деревьям: «Подъем!»…
Дневальный Коля Скрябин — запевала — будто всю ночь ждал этой минуты и залился соловьем. Последний подъем для Ивана с Пашкой да еще троих «недостигших». После завтрака эти трое ушли на вокзал. Курсантов Дубровский увел на тактические занятия в поле, а поезд на Челябинск уходил после обеда.
Видно, не зря замечено стариками: февраль отпустит — март подкрепит. На улице метель, окна казармы схватило морозом.
Ванюшка сидел на табуретке возле кровати и большими ножницами для стрижки овец обрезал обившиеся полы шинели. Покончив с этим занятием, развернул шинель и посмотрел на свет: просвечивает — изредилась за долгий поход.
Пашка Анаховский перебирал свои немногие вещи и снова укладывал в мешок. Больше, если не считать дежурного, в казарме никого не было. Справившись с мешком, Пашка завязал его, кинул на пол.
— Иван, а Иван…
— Чего тебе?
— Придешь хоть в гости?
— А почему нет?
— Станешь большим человеком, зазнаешься.
— Брось, Паша, трепаться.
— Что будем дома делать?
— На завод пойдем, учиться станем, друг к другу в гости ходить.
Опять вспомнил о Шурке.
Вывел Ванюшка врастяг, как выводят крестьяне, возвращаясь с поля, и расхохотался: