— Ма цал! (еще нет).
В полдень после короткого отдыха караваи двинулся в путь. Истощение людей и животных достигало уже крайней степени. Вот один из спутников стал и опустился на песок. Его с трудом поднимают и гонят дальше. Другой пригнулся и копает песок, как-будто надеется найти под ним воду. Третий воет и молит Джузеппе дать ему хоть каплю воды, потому что итальянец приберег ее немного.
Наступило утро четвертого дня, а в ушах путешественников все еще звучало жестокое «ма цал!» Колокоми. Когда рассвело, оказалось, что в составе каравана нехватило двоих: слуги Волла и Галма отстали где-то в темноте.
— Вот что! — сказал Колокоми. Надо бросить все вещи, сложить их на видном холме и двигаться дальше на верблюдах.
Путники сложили вещи. Перед тем, как взобраться на верблюдов, Джузеппе разделил между всеми остаток воды. Каждому досталось полстакана. К удивлению Нахтигаля, Колокоми не стал пить свою порцию. Он сполоснул водой рот, глотку и выпустил драгоценную влагу струей на воздух.
— Я еще не чувствую жажды, — заметил он Нахтигалю, подавая ему пустой стакан, — и удивляюсь, что вы — люди воды[2] — не можете обойтись без нее такое короткое время.
Сухой и крепкий, как кремень пустыни, стоят Колокоми перед европейцем. Бу-Сеид, Бирса и старый Мохамед подобно ему испытывали мучение жажды слабее. В словах сожалений, которыми они утешали европейцев и двух негров, чувствовалась насмешка.
Колокоми и Бу-Сеид поскакали вперед на своих легконогих верблюдах и вскоре скрылись от взоров остальных. Они медленно двигались вперед на своих истомленных животных. Утром на пятый день они очутились в сухой долине. В глубине ее у подножья черных скал должен был находиться спасительный источник. Все ободрились, когда заметили на песке, где еще недавно струилась вода, следы. Это было многочисленные следы верблюдов, ослов и антилоп.
Вскоре солнце, этот жестокий враг умирающих от жажды, поднялось выше. Оно обливало знойными лучами черные бока ущелья и песчаное дно его. Путники чувствовали себя точно в раскаленной печи: со всех сторон их обдавало жаром горячих солнечных лучей. Мучения жажды стали ужасны. Нос, рот и глотка стали сухи. Виски и лоб сжимало, точно железным обручем. Воспаленные глаза горели невыносимо, и истощение охватывало все тело.
К довершению несчастья там и сям из песка подымались отдельные кусты акации. Эти деревца своей тенью притягивали к себе верблюдов. Дело кончилось тем, что верблюд Нахтигаля, несмотря на все усилия седока, влез в колючую чащу кустарника и ни за что не хотел покинуть тенистое место. Остальные верблюды последовали примеру своего вожака. Вскоре весь караван застрял в кустах, как корабль на мели. Не оставалось ничего, как остановиться здесь до вечера и затем сделать попытку добраться до источника. К тому же все надеялись, что Колокомп и Бу-Сеид вернутся к тому времени.
Полдень еще не наступил, и часы ожидания текли среди невыносимых мучений. Скоро негры стали впадать от жары и зноя в безумие и осыпали градом ручательств эту проклятую страну. Вдруг Джузеппе вскочил на ноги и с диким ревом на устах и пистолетом в сжатой руке кинулся вперед. Он ревел, что не хочет помирать жалкой смертью и либо найдет воду, либо рассчитается по-своему с этим плутом Колокомп. Один только Мохамед был спокоен и пытался успокоить своих спутников.
Но вот солнце стало спускаться к горизонту, а воды, все еще не было. Сам Нахтигаль потерял уже надежду на спасение. Кругом в знойном безмолвии лежала мрачная, безжалостная пустыня. Ни одно дуновение накаленного воздуха не шевелило листьев, не вздымало песка.
— Неужели так быстро кончится мое путешествие по Африке? — думал несчастный путешественник.
Но мысли ползли все ленивей и ленивей. На смену им потянулись какие-то бессвязные мечты и видения. Вдруг глаза умирающего широко раскрываются от ужаса: громадная коза скачет на дерево. На козе сидит человек, — да, человек. Это было не видение, а Бирса, на верблюде с двумя мехами воды. Один вид спасительной влаги вызвал слезы радости на глазах умирающего и призвал его к жизни.
Вода сотворила чудеса. Во мгновение ока Нахтигаль, Саад и Али проснулись от зловещего сна. Они тянули «драгоценнейший из напитков», но не пресытились. В то же время Мохамед вытащил из сумки несколько сухарей, размочил их в воде и проглотил, затем сунул порцию табака в рот и закусил его куском соды[3]. Вода была грязна до того, что в другое время они с отвращением отвернулись бы от нее. Напившись, путешественник погрузился в сон, в самый крепкий, здоровый, освежающий сон, какой он когда-либо испытывал в жизни.