2 ноября мы продолжали путь почти прямо к востоку и прошли целых 43 километра по обширным степным участкам между обеими горными цепями. В горных долинах держалось, по слухам, множество тангутов; и действительно мы видели на пути бесчисленное множество их пересекающихся следов. Поверхность была ровная и удобная для езды, и мы быстро подвигались вперед, хотя некоторые из наших лошадей и были уже плохи. Три раза видели большие стада куланов, скрывшихся в горы.
На следующий день лагерь мы разбили на правом берегу реки, в чудесном местечке, недалеко от кибитки тангутов. Мы нарочно хотели показать тангутам, что не боимся их. Двое встретившихся нам всадников тотчас обратились в бегство, и только под вечер двое других, вооруженных длинными мечами, отважились приблизиться к моей палатке. Одеты они были совсем как монголы, но ни слова не понимали по-монгольски.
Лопсен в течение своих четырех паломничеств в Лхасу успел выучиться тангутскому наречию, и мы с его помощью могли объясниться с тангутами. Дружелюбный прием несколько ободрил их, но все-таки видно было, что они еще не знают хорошенько, что им думать о нас, как относиться к нам. Они, впрочем, продали нам овцу и принесли вечером молока.
Мыс намерением выбрали для лагеря поросший кустарником островок, между двумя рукавами реки, откуда нам видна была долина. Топлива тут было довольно; река весело журчала по камням. Лошадей отвели пастись на ближайшую лужайку, где они всю ночь и охранялись двумя вооруженными людьми.
XXIII. Страна хара-тангутов. Куку-нор
Около Дулан-юна (Теплой реки) мы отдыхали весь день 4 ноября; измученные ночные караульные наши храпели весь день. Лопсен, впрочем, и тут советовал нам глядеть в оба, не доверяя наружному дружелюбию и бескорыстию тангутов, продавших нам овцу и молоко всего за один лан. Лопсен опасался, что они намеревались наверстать свое кражей.
После многих отговорок он наконец согласился сопровождать меня к двум соседним кибиткам, а сначала так и слышать об этом не хотел, да и слуги мои мусульмане отговаривали меня. Я же не видел в этом ничего опасного, так как собирался посетить тангутов безоружный, как добрый сосед.
Две черные кибитки были разбиты одна возле другой. Около кибиток встретили нас шесть сердитых, черных псов. Потом вышел тангут, прогнал собак и, узнав от Лопсена истинную цель нашего посещения — мое желание посмотреть на их житье-бытье, пригласил нас войти. Я вошел и расположился около огня. Две женщины кипятили в котле чай с мукой и маслом. Одна из них, молодая, была женой хозяина кибитки. У нее было приятное лицо с бойким, веселым выражением; у груди ее лежал малютка, которого она кормила, все время не сводя с меня глаз. Другая была препротивная старуха; около нее сидела девочка лет пяти. Одежда женщин и самого хозяина была та же, что и у монголов. Тулупы были наброшены на левое плечо, остальная же часть туловища до самого пояса была обнажена. Молодая женщина отличалась крепким и красивым сложением; цвет тела был смугло-желтый. Типом тангуты, по крайней мере в глазах тех, кто видит их впервые, сильно напоминают монголов. Можно было бы даже принять их за монголов, если бы не другой язык и не другая конструкция кибитки.
Посреди кибитки, против входа, стоял на ящике такой же жертвенник, как и у монголов, а на шее у хозяина висел такой же футлярчик с «бурханом».
Нас угостили чаем. Я расспросил насчет устройства кибитки, узнал, как называются разные ее части, и занес все это в записную книжку. Это встревожило Лопсена. Он опасался, что тангуты могут заподозрить нас в дурных намерениях. Женщины умирали от хохота при моих отчаянных усилиях выговорить трудные слова тибетского наречия с нагромождением согласных в начале слов. При этом они не сводили с меня глаз. Волосы у них были заплетены во множество косичек, обрамлявших их грязные лица и спадавших на плечи, на спину и на грудь. В самую среднюю, спускавшуюся по спине, косу и в две боковые были вплетены красные и синие ленты, лоскутки материй и разные бусы, которые болтались и били по спине при каждом движении головы. Нельзя сказать, чтобы это было особенно удобно.
Кибитка имела квадратное основание и была раза в три- в четыре просторнее обыкновенной монгольской или киргизской юрты. Формой она напоминала низкую усеченную пирамиду. Посреди ее шел ряд шестов, поддерживавших парусину, т.е. черный, грубый, домашнего тканья холст; между шестами было продолговатое отверстие для выхода дыма.