При ограниченной видимости уши служили мне во время охоты радиолокатором. Сделав шаг, я на долю секунды замирал и, ловя мгновение тишины, за шумом моих шагов старался расслышать другие звуки. Когда я впервые увидел, как индейцы, сосредоточенно вслушиваясь в лесную тишину, открывают рот, я решил, что от напряжения у них расслабляются мышцы лица, но сейчас, напрягая слух, я тоже открыл рот, чтобы шум воздуха, проходящего при дыхании через нос, не мешал мне слушать.
Наконец-то! Вдалеке словно послышался гул подвесного мотора. То был крик моей жертвы. Он не был похож на отчетливый звук, исходящий из определенного места. Чтобы уловить это неясное мурлыканье, я медленно и осторожно поворачивал голову — хруст шейных позвонков исказил бы звук.
В воздухе снова что-то дрогнуло. Самец звал самку. Я сошел с тропы и направился на зов.
Неподалеку было большое озеро, поэтому я мог спокойно идти по следам тапира до самой воды, а дальше свернуть и направиться по топкому руслу ручья. Приближаясь к цели, я полагал, что индюк сидит высоко на дереве над мелким болотцем, и рассчитывал бесшумно подобраться к нему по воде. Я ступал медленно и осторожно, старясь подражать походке Калуаны, который всегда сохранял равновесие и, если нога его попадала на ветку, мог замереть и переставить ногу на другое место. Действовать надо было бесшумно. В этой части леса часто охотились индейцы — мой противник, конечно, прислушивался и был начеку. Малейшая опасность заставила бы его смолкнуть, и в лабиринте джунглей я оказался бы совершенно беспомощным, как моряк без компаса.
К счастью, ветер дул в мою сторону, и я рывками то двигался вперед, выжидая, используя шум листвы в качестве «дымовой завесы». Постепенно зов птицы превратился в густой храп — наступил решающий момент. Между нами было не более ста ярдов.
Впереди лежало крохотное болотце, посеребренное лунным светом и первыми проблесками зари. Я ступил в это болотце. Ветерок стряхивал с деревьев веточки, по воде расходилась рябь. Плескались рыбы, и мой противник не мог слышать моих шагов. Сверху меня прикрывали кроны небольших деревьев. Пузырьки газа, выскакивавшие из грязи при каждом моем шаге, издавали запах гнили. В болотце лежало огромное дерево; я прополз по его стволу, держа в зубах три патрона, чтобы не замочить их, а потом снова пошел по зловонной воде.
Теперь храп раздавался над самой моей головой — густые булькающие звуки, словно старый дядюшка дремал после обеда. Я знал, что моя жертва сидит по край-ней мере ярдах в тридцати от земли на каком-нибудь гигантском дереве, и мне надо расположиться у самого ствола, чтобы достать его пулей. Придется ползти между деревцами и найти просвет в листве, чтобы разглядеть грудь или голову птицы. Я продвигался шаг за шагом и так старался не шуметь, что ноги у меня занемели, суставы хрустели.
Я пытался на слух определить, где же среди спутанных ветвей скрывается моя жертва, и, казалось, уши мои так и тянутся кверху. Стоит индюку учуять опасность — и он умолкнет, а мне придется припасть к земле и замереть, пока зов не возобновится. Если же индюк сильно встревожится, он закричит. Сначала вскочит на лапы, потом испуганно возвестит об опасности — по этому пронзительному звуку его будет легче обнаружить. Затем последует еще один сигнал, второй шаг — и он бросится прочь. Между сигналом тревоги и бегством пройдет всего секунды две-три.
Жизнь животного зависит от его зрения. Мне надо убить его и принести на пост к обеду. Для этого я должен заранее увидеть его, чтобы иметь возможность осторожно поднять ружье и прицелиться. В лесу нельзя медлить.
И вот, стоя в воде, я разглядывал сквозной узор листвы. Передо мной было дерево, и я мысленно прикидывал, в каких скрытых листвой местах могла прятаться моя жертва. Луна еще была видна, но первые лучи солнца уже высветлили верхушки деревьев. Если самка не явится на зов до восхода солнца, самец отправится завтракать.
Вдруг внимание мое привлек колеблющийся лист. Он вздрагивал всякий раз, когда раздавался храп. Я медленно повернулся. Как бы получше прицелиться сквозь ветви? Но вот я увидел тот же лист под другим углом, а за ним — хвост, а за хвостом — царя всех птиц. У него был поистине царственный клюв, совсем малиновый на фоне пурпурной головы. Грудь коричневая с золотым отливом, была больше, чем у лебедя. Это был каштановый индюк, самый крупный из лесных индюков. В воздухе он кажется величиной с гуся. Когда такой индюк ступает по сухим листьям, кажется, будто идет человек. Размах крыльев у него от трех до шести футов.
Я осторожно просунул дуло между ветками. Внезапно, словно свисток судьи во время футбольного матча, Раздался пронзительный крик. Он перешел в шипение. Птица заметила меня. Прыжок — и она повернулась ко мне задом. Когда я приложил приклад к плечу, она присела для прыжка. Еще раз послышалось шипение — заряд угодил ей в хвост и в бок.
Готово!
Только что птица сидела в тридцати-сорока ярдах над землей, а теперь с глухим стуком упала на землю. Но вдруг, к моему ужасу, мой «обед» встал на лапы и ринулся в кусты. Какой позор!
С боевым кличем индейцев я бросился за первой собственноручно подстреленной птицей, грозившей мне полным посрамлением. С такого расстояния выстрел в крестец мог всего лишь ранить ее. Я мчался сломя голову через кусты. Индюк убегал от меня какой-то странной, в развалку, походкой, в которой было и достоинство и униженность. Он напоминал Генриха VIII, преследующего строптивую любовницу[10].
Индюк бежал медленнее меня, зато ветви, лианы и колючки не срывали с его спины рубашку и не царапали ему кожу. Через минуту я понял, что он ускользает от меня, но тут еще одно болотце заставило его повернуть и пуститься вдоль берега. Я бросился наискосок и в несколько прыжков настиг его. Хлоп! Мы барахтались в грязи, среди опавших листьев и перьев, пока охота не завершилась. Я был весь исцарапан и изодран, словно не на жизнь, а на смерть боролся с пумой.
Как бы там ни было, через пять минут 15–20 фунтов дичины уже болталось на лиане в пяти футах от земли. Я прикрыл ее ветками от взоров хищных ястребов.
С гордым видом, перезарядив ружье, я отправился на поиски самки. В джунглях для охотника с ружьем лесной индюк — самая легкая добыча. Это был мой первый и самый важный урок, которым я обязан индейцам. Теперь я знал: даже не усвоив ничего другого, я. бы не погиб в джунглях Шингу. Я бы прокормился. А это решало все.
Глава III
НУЯБА ОРЛАНДО
В Капитан-Васконселос я возвращался на исходе дня. Моя первая добыча была привязана к ружью, которое я нес на плече. Длинные пурпурно-черные крылья индюка свисали до земли; на стволе болтались еще две птицы, которые я подстрелил на обратном пути. Их красно-коричневые перья развевались, как победные флаги на мачте пиратского корабля.
Когда я стал взбираться по крутому обрыву к посту, с полдюжины, индейцев встретили меня традиционными приветствиями возвращающемуся охотнику. Они, несомненно, были голодны. Я оставил птиц в надежном месте — на кухне — и спустился к речке Туатуари, которая протекает под сенью деревьев неподалеку от поста. На берегу можно было посидеть на стволе срубленного дерева; прозрачная, как хрусталь, вода сверкала на солнце, а песок был такой чистый, что им можно было пользоваться вместо мыла. Вдоволь поплавав, я развалился в гамаке, глядя на лучи вечернего солнца, которые пробивались сквозь щели в бревенчатых стенах хижины и освещали посыпанный песком пол. После разочарования с самолетом Васконселос показался мне скопищем убогих лачуг, но в глазах человека, вернувшегося из джунглей, он был чуть ли не современным комфортабельным отелем.
10
Генрих VIII (1491–1547) — король Англии (1509–1547) из династии Тюдоров. Автор намекает на любовные приключения Генриха VIII, который был женат шесть раз.