Один раз мы налетели на мель. Мой фонарь вспыхнул. Изогнувшаяся фигура индейца с натянутым луком в руке склонилась над рекой. Стрела мелькнула, задрожала, заплясала в воде.
— Туканаре, — прошептал Такуман, и я услышал хруст — он впился зубами в жабры. Снова вспыхнул фонарь. Снова задрожала стрела. Еще одна рыба. На этот раз он осторожно выплюнул чешую и живое мясо. Через пять минут у нас было вдоволь съестного на ночь, и мы продолжали свое путешествие к западне для рыбы, летя по водной глади через темные туннели растительности, пересекая широкие болотца и узкие, заросшие тростником протоки. Наконец, часа два-три спустя индейцы перестали грести, и один ив них шепнул, чтобы мы сидели совсем тихо. Мы замерли, и наше каноэ еле слышно коснулось дна. Столь же бесшумно индейцы поставили загородку из тростника и веток поперек входа в ловушку и закрыли ее.
Все тотчас заговорили, засмеялись, стали подвешивать к деревьям гамаки и разжигать костер. Рыбу мы ловили в мелкой заводи, которую индейцы перегородили еще утром. Теперь, когда вход был закрыт, стало слышно, как рыбы запрыгали в ловушке.
— Много рыбы, — сказал Такуман. Как бы в подтверждение его слов мы услышали, как в каноэ плюхнулась рыба. Каноэ поставили с наружной стороны западни, чтобы крупные рыбы, пытаясь выскочить из ловушки, падали в него; там они бились о его изогнутые бока и засыпали.
Индейца, обратившись к лесу, свистели и издавали протяжные глухие звуки, приветствуя наступление нового дня. Такуман мочалил о камень связку палок. Палки эти были из тимбо[16] — зеленых лиан, которые в лесах Амазонки можно найти повсюду. Они были совершенно сухими и такими же коричневыми, как и рука, которая колотила ими по камню. Когда измочаленные волокна опустили в воду, стала выделяться пена, как от мыла, а Такуман принялся подпрыгивать, звучно шлепая по воде ногами. Глядя на расходившуюся от него рябь и облако взбаламученного ила, можно было вообразить, что по болотцу, как на поле боя, распространяется отравляющий газ.
Почти час восемь индейцев мочалили тимбо, причем каждый извел не один пучок. И вот стали выскакивать рыбы — по одной каждые несколько секунд. Половина из них перепрыгивала через каноэ и уходила, половина умирала на дне лодки. У меня, англичанина, душа болела при виде такой низкой производительности. Когда в ловушке так много рыбы, зачем же ее выпускать? Ведь сделать загородку повыше ничего не стоит. Я заметил, что только мальчики стреляли по рыбам, которые, задыхаясь, подплывали к поверхности, готовясь к прыжку.
Один маленький мальчик, который едва мог держать лук, делал свое дело явно без всякого интереса, мужчины кричали на него и бросали тимбо в воду к его ногам. Такуман стоял возле мальчика постарше, показывая ему куда стрелять, и наблюдал за результатами стрельбы. Попав в цель, стрела начинала ходить ходуном, а при промахе оставалась неподвижно лежать на воде. Но ведь возле Такумана лежали луки и стрелы, и, насколько я знал, он стрелял без промаха. В чем же дело?
Несколько минут спустя, когда рыба, из которой вытащили стрелу, стала биться и прыжками подвигаться к воде, я получил ответ на мой вопрос. Чтобы задержать рыбу, я выставил ногу, но Такуман бросился ко мне и оттащил меня назад.
— Только мальчикам можно охотиться за рыбой, — сказал он. Позже я узнал, что он имел в виду мужчин, еще не познавших женщину.
Целый час мы наблюдали за этой охотой, меж тем как две птицы, похожие на чаек, с криками носились над водой и ныряли за рыбой, а в вышине парили два огромных коршуна. Ночью из лесу выйдут пумы и лапами выловят из воды оставшуюся рыбу. Но сейчас вода кишела темными тушами рыб; они всплывали на поверхность, часто и тяжело дыша, перевертывались вверх брюхом и издыхали.
За час до полудня Такуман, как полагалось вождю, вошел в воду, поднял над головой стрелу и пронзил ею рыбу. Этим он, как сын умершего вождя, открывал длинный период охоты на рыб и празднеств, которые завершатся куарупом, когда после ночи беспрерывных танцев первый луч солнца возвестит о наступлении праздника Мавутсинима[17], сотворившего индейцев. Тогда в деревню явится душа вождя; все станут поклоняться богу, и умершие предки будут вместе со своими потомками расхаживать по хижинам. Индейцы восьми племен группы Шингу соберутся в деревне камайюра на праздник пляски и борьбы, самый большой со времени последнего куарупа, справлявшегося много лет назад.
То был волнующий момент. Индейцы следили за Та-куманом затаив дыхание, и едва зазубренный наконечник стрелы пронзил голову рыбы, они направили каноэ в заводь и стали бить рыбу стрелами и стряхивать ее на дно. Процедура эта была малопривлекательной и напоминала работу мусорщика в лондонском парке. Несколько часов спустя вся добыча была нанизана на свеже-срубленные лианы, и каноэ пустились в обратный путь.
В тот вечер над кострами индейцев камайюра в Васконселосе на длинных шестах коптились пиау, пирайи, гуканаре, колющие скаты, бикуды и три огромных трирао. Приготовленная таким способом рыба могла храниться три дня — до праздника, когда ее всю съедят.
Такуман старался не смотреть на мое подводное снаряжение для рыбной ловли.
— Много рыбы поймали мы сегодня? — спросил он.
— Много, — ответил я. — Штук пятьсот-семьсот.
Он не умел считать, и для него это должно было прозвучать как большая похвала.
Такуман снял с огня рыбу и с аппетитом стал ее есть.
Глава V
МАЛЫЙ КУАРУП
На другой день, рано поутру, камайюра отправились обратно в свою деревню, а через двое суток я последовал за ними по извилистой тропе, пролегавшей через посадочную площадку и тянувшейся дальше по скудной земле, покрытой низкорослыми деревьями. Трава имела золотисто-коричневый оттенок, кора деревьев отливала серебром, в их тени паслись олени — индейцы никогда их не убивали. Я вышел на рассвете, зная, что после возвращения Такумана племя начало готовиться к празднику «приглашения» — малому куарупу.
Мне вспомнилось, как я впервые шел по этой тропе и как у самой деревни мой провожатый, два часа шедший впереди меня, внезапно исчез. Дойдя до селения, я увидел пять хижин. Похожие на стога сена, они обступали большую пустынную площадь. Я остановился на ее краю, словно бежавший от суда и следствия гангстер, собирающийся вступить в незнакомый, затерявшийся среди прерий городок. В прошлом камайюра убивали цивилизованных пришельцев. Смущенно покашливая, я устремился в зияющий мрак ближайшей от меня хижины.
Пока глаза мои привыкали к темноте, я услышал какой-то странный шум. Он все усиливался, и в низкую дверь, пригнувшись, стремглав вбежали два голых дикаря. Они выпрямились, и я был ослеплен разноцветными узорами — они раскрасились для исполнения танца уруа. Индейцы замерли как вкопанные — эбеново-черные, блестящие от пота тела, твердые, как мрамор, мускулы, лица — словно маски умерших инков.
— Добрый день, — выпалил я и, почувствовав, что сказанного в данной ситуации недостаточно, добавил: — Перикох.
Это было единственное известное мне камайюрское слово, которое, насколько я знал, означало нечто вроде: «Здравствуйте, я желаю вам добра и, надеюсь, вы мне тоже».
— День добрый, — отвечал один из дикарей на превосходном португальском языке. — Как дела в Васконселосе? Что нового в Рио?
Он отложил в сторону свою флейту, а. я, ошеломленный, медленно опустился на скамеечку. Это прозвучало как отрывок из Горация в устах эскимоса, обитающего на Северном полюсе.
Так я впервые встретился с Такуманом. Я узнал, что за десять лет, прошедшие после появления в джунглях Орландо, Такуман научился говорить по-португальски и однажды даже летал в Рио-де-Жанейро лечиться. Он был сыном умершего вождя, самым лучшим в деревне борцом и человеком, наиболее способным вести дела с чужеземцами. Поэтому он в конце концов возобладал над всеми своими конкурентами и стал вождем племени» Такуман не только владел традиционными для индейцев навыками, но и был знаком с обычаями чужеземцев, и это шло на пользу всему племени.
16
Тимбо — обобщающее название для нескольких видов растений, соком которых травят рыбу. Наиболее часто применяются индейцами Бразилии следующие виды тимбо:
17
Мавутсиним — мифический персонаж в верованиях индейцев Шингу, создатель людей, полезных растений и т. д.