Постепенно я понял, что острота зрения и слуха у индейцев, вначале казавшаяся мне почти сверхъестественной, была результатом настройки на определенную длину волны и известную цель. Начинающий шофер не в состоянии определить скорость приближающейся автомашины, сколько бы он в нее ни всматривался, но примерно через год он уже почти безошибочно определяет скорость с первого взгляда. Точно так же и я никак не мог вначале разглядеть спрятавшееся животное, когда Калуана показывал его мне вытянутой рукой. Но когда я уже знал, как выглядит это животное и в каких примерно местах оно может прятаться, я научился обнаруживать его почти так же быстро, как и Калуана. Но, подобно ему, мгновенно принимать решения и молниеносно двигаться я так и не научился.
Однажды мы ловили в реке рыбу. Ружья лежали на берегу в двух ярдах от нас. Вдруг прямо у нас над головой на дерево сели две птицы жакубим. Я еще только заметил их, а Калуана уже с быстротой молнии Выскочил на берег, схватил ружье, подстрелил одну птицу И схватил другое ружье. Вторую птицу он подстрелил, когда она взлетела в воздух.
Целям охоты была подчинена даже речь Калуаны. Старый индеец ваура по имени Ватаку время от времени, желая поговорить со. мной, выходил из хижины, присаживался на бревно и спрашивал: «Знаешь ли ты, для чего пригодно это дерево?» Затем он подробно принимался рассказывать, как приходит индеец, расчищает вокруг дерева землю, срезает кору, валит дерево и делает из него каноэ. Иногда он показывал мне определенный тип почвы и говорил: «Из этой земли делают горшки»., Иногда он останавливался у осиного гнезда и рассказывал мне, как готовят личинки: «Сначала их коптят, а потом едят».
Калуана о таких вещах никогда не рассказывал. Однажды я попросил его научить меня свистеть, как тукан, но он отказался: свистеть, как тукан, можно только для тукана. За все то время, что мы провели вместе, он ни разу специально не рассказывал мне ничего о. лесе, а всегда лишь говорил конкретно о данной ветке, листке, животном, крике, и за целый день охоты, включая и вечерний отдых, мы едва обменивались десятком фраз. Как и все его существо, его слова преследовали практическую цель.
Как-то раз часа в три пополудни мы подошли к Кулуэни. В этом месте она была мутная, широкая и зловещая — во всей Англии вряд ли найдется такая река. Но здесь в лесу она выглядела красиво — сто ярдов в ширину, четверть мили вверх и вниз по течению, открытых для взора. Это был великолепный вид. Но для индейца это было место — одно из многих в лесу. Под ногами, как везде, земля, вокруг, растут деревья и кусты, и все же любой воин шингуано, услышав его описание, не задумываясь, скажет, о каком месте идет речь. Ведь сразу у берега короткая коса служит хорошей стоянкой для каноэ, а в ста ярдах у меня за спиной тянется сухое русло реки. По нему можно идти к Васконселосу. Хотя здесь не было заметно никаких признаков присутствия человека, это был известный перекресток лесных путей.
Я вынул из ножен мачете и принялся срезать подлесок, а Калуана расчистил веткой на земле небольшое местечко, освободив его от листьев, сороконожек и скорпионов. Мы развесили свои гамаки в шести футах один от другого на стволах деревьев, не источенных гнилью и маленькими туннелеобразными дорожками термитов. Однажды я привязал гамак Калуаны к высокому, но гнилому дереву, и, едва он лег, оно осыпало его дождем трухи. На этот раз я тщательно выбирал деревья. Через десять минут гамаки уже висели. Дом был готов.
Для костра мы с Калуаной набрали коротких сучьев, чтобы побыстрее получились угли — на них можно было изжарить индюка, которого я только что ощипал и выпотрошил. В Васконселосе на приготовление индюка уходило от трех до четырех часов, но сейчас Калуана положил его прямо на огонь. Через двадцать минут индюк снаружи обуглился, но внутри мясо осталось сочным. Мы разодрали его на куски. Я солил мясо, доставая из кармана щепотками соль, Калуана ел мясо без соли. Шингуано, редко употребляют соль, но когда это случается, они едят соль без пищи и только высшего качества, которую изготовляют сами.
Через час индюк был обглодан до последней косточки, и я выбросил объедки в воду. Над рекой тянулся длинный ствол дерева, и по нему можно было добраться до такого месте, где на поверхности воды не было пены и растений. Плавать в этой части Кулуэни было опасно — здесь обитали особенно голодные пираньи, и их привлекал малейший всплеск. Лучше всего было уцепиться за ветку и неподвижно лежать на воде. Так можно смочить пересохшие губы и смыть с себя соленый пот, высохший за день охоты. Теплая зеленоватая влага обмывала тело; с виду вода была похожа на сточную, но на вкус была превосходна.
Когда я вернулся на берег, чтобы развесить одежду над огнем для просушки, и стал стряхивать насекомых, облепивших все тело, Калуана уже сделал из зеленых сучьев такуари «рашпер». На этом «рашпере» медленно жарились шесть птиц и десятка два серебристых рыб. Им предстояло жариться всю ночь.
— Адриано, пошли ловить рыбу.
Я возразил — ведь на огне и так уже много рыбы.
— Да ведь это только пирайи, — ответил Калуана. — А сейчас вечер, как раз время ловить больших пинтадо[21] (весом от 12 до 30 фунтов) и пирар (весом от 12 до 70 фунтов). У меня в хижине лежит больной мальчик. Он любит пинтадо.
В тот вечер я очень устал и поэтому сказал Калуане, что мне нужно подумать об очень важных делах. Ссылка на что-либо серьезное и даже опасное всегда действовала на Калуану. Он отошел по берегу-ярдов на тридцать и разжег для себя другой костер. В течение последующих двух часов тишина внезапно прерывалась сильными всплесками: Калуана вытаскивал из воды тридцатифунтовых рыб. Он бил рыбу по голове, и над рекой разносились ее стенания. Три минуты на берегу было очень шумно, затем снова наступала тишина.
Я сидел в гамаке, глядя на противоположный берег, где рыбной ловлей занималось несколько аистов. Рядом, словно гудок экспресса, подавала голос большая птица, напоминавшая ястреба, она кружила над рекой, а вода вокруг кипела — это дрались рыбы. Наступил час пик — дневные животные отправлялись на ночлег, а ночные — на охоту. Деревья, земля, река — все, казалось, пульсировало, двигалось, волновалось. Лишь невысокое пламя моего костра выдавало присутствие человека в этом мрачном, жестоком, диком мире. Время от времени слышались удары и бормотание аветийца. Только эти звуки и давали знать, что рядом находится друг и союзник.
Мы с Калуаной, размышлял я, идеальные партнеры для жизни в джунглях. Мы могли бы хоть сейчас, без всякой подготовки, не раздумывая отправиться за тысячу миль к устью Амазонки или даже за две тысячи миль — в Венесуэлу, и мы бы обеспечили себя всем необходимым в безлюдных дебрях. Если бы кончились патроны и рыболовные крючки, я оказался бы беспомощным, но Калуана, который мог сделать лук и каноэ, умел ловить черепах, крыс и змей, который прекрасно ориентировался без всякого компаса, чувствовал бы себя в этом долгом путешествии ничуть не хуже, чем в эту ночь на Кулуэни. «Цивилизадо», — презрительно ответил бы он, услыхав столь бессмысленное сопоставление, и, однако, вдвоем с ним мы были хозяевами леса. Наедине с джунглями человек не гарантирован от случайностей, но двое людей, стремящихся к общей цели, обладают сильнейшим оружием — организованностью и разумом.
Мне, конечно, следовало бы говорить не «двое», а «полтора», ибо по сравнению с Калуаной я был почти инвалид. Своей силой мы были обязаны сложным навыкам и исконным индейским познаниям Калуаны. Чтобы освоить все это, мне потребовались бы годы. Примерно столько же, подумал я, сколько надо, чтобы понять всю таинственность и сложность его натуры. Начать хотя бы с того, почему он так старается всему меня научить. Я не раз старался умаслить его подарками, но, в отличие от других индейцев, он никогда не просил у меня ничего, кроме охотничьих принадлежностей — спичек, рыболовных крючков и териленовых ниток, которыми он укреплял оперение на стреле. В сущности, у него было все необходимое — ружье, мачете, рыболовная леса. Другие индейцы ходили в Васконселос, чтобы взять там что-нибудь, или наведывались на пост военно-воздушных сил в Шингу, чтобы, поработав там, получить блестящие безделушки, которыми расплачивались караиба. Не таков был Калуана. Как-то раз один индеец сказал мне, что кто-то украл у него из мешка шесть ножей. Калуана услышал наш разговор.
21
Пинтадо