— Однообразная пища мне вредна, вот я и поймал рыбу. А для вас я вот что привез, взгляните! Апельсин. Выжмите его в воду.
В тот день за завтраком присутствовали лишь пятеро рабочих и я. Для безответных работяг, не видевших никаких радостей в жизни, они обладали необыкновенным чувством собственного достоинства. Но они были снисходительны к людям, и каждый выжал себе в кружку немного апельсинового сока.
В первую ночь наш гость повесил свой гамак рядом с моим и вскоре поразил всех какофонией резких свистков и тоненького сопения, которая, как мы догадались, заменяла у него самый обыкновенный вульгарный храп. Пришлось снять свой гамак и повесить его между деревьями в сорока ярдах от прежнего места. Проснувшись на рассвете, я обнаружил, что у моего гамака сидит индеец.
— Почему Адриано спит теперь в лесу?
— Люблю звезды, — ответил я, — и мне очень жарко в спальном мешке.
Индеец улыбнулся и поднял кверху указательный палец. «Послушай!» Из хижины, находившейся от нас в сорока ярдах, доносился восхитительный, никогда не слыханный в джунглях, а может быть, и вообще среди людей звук, словно выводил свои трели какой-то астматик-дрозд.
Днем, спасаясь от солнца, я все же был вынужден повесить свой гамак в хижине. Через некоторое время гость ткнул меня костлявым пальцем в бок.
— Потолкуем, а? Что вы думаете о международном положении?
Я ответил, что ничего не могу сказать по этому поводу, поскольку здесь нет ни газет, ни радио.
'— Но как, по-вашему, оно улучшится или ухудшится?
Я ответил, что, как мне кажется, большинство людей думает, что ухудшится. Очевидно, это было как раз то, что ожидал услышать от меня этот маленький человечек, ибо он тут же принялся излагать мне свою теорию. Он был, крупный психиатр[26] из Рио и после многих лет работы пришел к выводу, что все зло в мире происходит от душевно неуравновешенных людей. В качестве примера он привел Гитлера, Муссолини, Наполеона, Ришелье, Цезаря. Если бы ему удалось подготовить достаточное число психиатров, которые могли бы вернуть душевное равновесие утратившим его людям, он создал бы на земле рай.
— А знаете, для чего я сюда приехал?
— Нет.
— Чтобы собрать доказательства, подтверждающие мою теорию.
Заинтересовавшись, я ответил, что, поскольку он изучает зло в человеке, ему следует ознакомиться с идеями Клаудио, который утверждал, что индейцы понимают добро и зло эгоистически, только по отношению к самим себе, а по отношению к другим руководствуются лишь отрицательной концепцией зла. У них нет положительной идеи добра, такой, как, например, наша идея милосердия. Это означает, что индеец сознает, что поступает дурно, если заставляет свою жену голодать — ведь это противоречит племенному долгу. Но если индеец увидит умирающего незнакомца, по отношению к которому у него нет никаких обязательств, он в большинстве случаев, не задумываясь, пройдет мимо.
Гость, как лев, ринулся в словесную схватку.
— Не может быть, — заявил он. — Не может быть. Не может быть! — Даже веревки его гамака тряслись от возмущения. — Если есть зло, должно быть и добро. Если есть белое, должно быть и черное. Логично ведь, а? Не так ли?
— К сознанию индейцев нельзя подходить с меркой нашей логики. Они настолько непохожи на нас по складу ума, что даже основные логические посылки у них совершенно отличны от наших. Единственное, что можно сделать, — это постараться понять индейцев такими, какие они есть, а уж потом разбираться, почему именно они такие. Здесь необходимо отрешиться от всяких «должно быть».
Лев тотчас бросился по горячим следам.
— Где черное, там и белое, а где белое, там и черное. Не так ли? В самом деле, не так ли, а? Белое. Черное. Черное. Белое. Вы окончили университет и не понимаете этого?
Я отправился за Клаудио, чтобы он дал нашему гостю исчерпывающие объяснения. Клаудио нередко сокрушался, что в Васконселос время от времени наведывались великие этнографы.
— Они привозят специальный складной стол и зеленый парусиновый стул, и ассистент выстраивает индейцев в очередь. «Как по-камайюрски маниок?» — вопрошают они. Так-то и так-то, отвечает индеец. «Так-то и так-то», — записывает этнограф на белой карточке, разграфленной на квадраты. «Кто уносит маниок с поля?» — «Женщина», — отвечает индеец. «Женщина», — записывает старательно этнограф на голубой линованной карточке. Но многие ли из них спрашивают, почему женщина уносит маниок, изменится ли это под влиянием нового и как это повлияет на процесс вымирания индейцев? Никто не спрашивает. Они умные, образованные люди, они могли бы помочь нам, а вместо этого они усаживаются на стульчики и записывают, как по-камайюрски маниок.
Я полагал, что Клаудио заинтересуют теории этого маленького человека с богатым воображением.
Глава IX
ТАМУАН
В джунглях теряешь чувство времени.
Шли недели. Живя в Васконселосе, я забыл названия месяцев года и что в году 365 дней. День и ночь перестали означать сутки, воспринималось лишь чередование света и темноты. Трудно было не перенять образ мышления индейцев, которые, описывая какое-нибудь событие, говорили: «Это случилось, когда в последний раз была на ущербе луна и солнце стояло в середине неба…»
Длительные периоды, которые нельзя сосчитать по лунным месяцам с помощью пальцев одной руки, индейцы Шингу измеряли периодом развития человеческого организма. «От того дня, когда у женщины в животе появляется ребенок, и до того дня, когда он первый раз закричит» — фраза, типичная для индейцев; или: «Когда мой сын был вот такого роста, до тех пор, пока он не стал вот такого роста». Поэтому естественно, что, следуя индейскому обычаю, и я стал измерять время темпами роста маленького мальчика.
Звали его Тамуан, происходил он из племени трумаи, и никто не мог точно сказать, сколько ему лет, но судя по всему, ему было лет одиннадцать. Отец его умер, а семье матери не было до него дела. Орландо взял мальчика к себе в хижину и попросил живших вместе с ним индейцев, молодых тхукахаме и кайяби, которых он привез с севера Шингу, присматривать за ним.
— Тамуан — мой брат, — сказал мне Пиони, индеец племени кайяби, когда я впервые приехал в Васконселос, и я заметил, что двое тхукахаме пели Тамуану песни, и мальчик говорил потом, что они — лучшие певцы в Шингу. Пиони учил Тамуана играть в мяч, а когда, я затеял свою подводную охоту, Тамуан, сидя в каноэ, надрывался от смеха. Я объяснял ему, что некоторые рыбы проворны, как олени, и мгновенно исчезают, едва я вхожу в воду, а другие медлительны, как ленивцы, они прячутся в норы и ждут, пока я не проплыву мимо. «Адриано бросается на ленивых рыб, а сам еще ленивее!» — кричал Тамуан. Это его необычайно веселило, и он, хохоча, катался по дну каноэ. Тамуан напоминал одного из тех маленьких жизнерадостных сирот, каких можно встретить в лагере для перемещенных лиц повсюду в мире.
Как-то в июле один майор — командир десантных войск — решил выбросить свой взвод в наиболее труднодоступном районе Бразилии; самолет полетел в джунгли, и в небе над Васконселосом показалось тридцать человек; они спускались вниз, держась за большие полотнища материи. Индейцев это не взволновало. Они реагируют на поведение цивилизованного человека, как дети на проделки клоуна. Чего только не выдумают караиба!! Они коллекционируют луки, стрелы и индейские головные уборы.
Начался торг, индейцы обменивали свои пожитки на брюки и ботинки.
Парашютисты произвели огромное впечатление только на одного Тамуана. Он был свидетелем красивого, необычайного зрелища, индейцы такого никогда еще не видели. Он одолжил у меня носовой платок; Клаудио нашел кусок нитки, и все мы стали вырезать из дерева сержантов, капралов и даже сделали самолеты, которые, если подбросить их в воздух, выбрасывали парашюты.
26
Поскольку темой наших разговоров является, серьезная проблема, неловко называть моего собеседника «маленьким человечком», но, к сожалению, он был именно таков. Что же касается его компетентности как психиатра, мы знаем об этом лишь в его собственных