В тот вечер мы с моим приятелем англичанином гуляли по улицам. Телеграфные провода были увешаны вымпелами. Тут и там кружились охваченные блаженством танца одинокие фигуры, каждый бил в свой собственный барабан, и в ритм ударам развевались свободные карнавальные одежды, мелькали неутомимые ноги.
В конце концов мы добрались до дешевого танцевального зала, устроенного в чьем-то частном доме. На другой стороне улицы стояла группа людей, которым нечем было уплатить за вход. Все происходящее в зале было видно им в окна. Их лица, в отличие от Золушки вялые и безучастные, выражали покорность, присущую настоящим беднякам. Дом этот назывался домом Мои-; сея, и за вход мужчины платили, а женщины, что весьма показательно, пропускались бесплатно.
Заплатив, мы вошли — и тут же выскочили. Затем снова вошли, В ушах гремело — как я понял, это была «музыка». Нас обдало жаром и запахом разгоряченных человеческих тел, в сплошном водовороте танца сплетались, сталкивались руки и ноги. Конфетти разбрасывали у двери, оно набилось мне в волосы, нос и рот. Ожидая партнера, женщины щипали и щекотали друг друга. Красная жидкость попадала на платье, в рот и в нос. Нас прибило к живому человеческому клубку, который несся в безумном хороводе. Пол рокотал, как громадный барабан, по которому- били сотни ног. Люди смешались, слились воедино, точно стадо, подхваченное бурной волной кружащегося ритма.
Комнаты с голыми стенами освещали электрические лампочки, без абажуров, тростниковая крыша содрогалась, иногда по ней пробегали крысы. Коридоры и двери вели в другие комнаты, такие же голые, как и первая, только в некоторых из них были столы и окна выходили на открытый двор, тоже уставленный грубыми дощатыми скамьями и столами. Если бы не несколько воздушных шаров, все можно было бы принять за складское помещение.
Но танец заставил людей забыть обо всем. Главным па был эдакий упругий скачок, сопровождавшийся конвульсивными, извилистыми телодвижениями. Все это шло от древнейших африканских и индейских обрядовых плясок. Женщины содрогались, целиком отдавшись музыке, они раскачивались и притопывали, кое-кто стоял, некоторые взбирались на столы, иные по полчаса-вертелись и прыгали перед музыкантами. Большинство мужчин было в карнавальных костюмах, а все женщины — в масках, вроде ку-клус-клановских капюшонов, которые покрывали голову и плечи и имели лишь разрезы для глаз.
Эти маски были тоже по-своему интересны. Карнавалы возникли из католической традиции справлять последнее празднество, за которым следовал великий пост и умерщвление плоти. Но теперь все уже почти совершенно утратило религиозный смысл, и лишь немногие участники празднества в первую среду великого поста приступали к покаянию, начертав на лбу пеплом крест. Карнавал этот освобождал кабокло от запретов и страданий тягостной жизни. Он был для них вроде отдушины, и поведение людей совершенно менялось.
Поэтому изящная маска французских балов XVIII века превратилась в Сан-Луисе в покров, надежно скрывавший женщину. Лишь полные любопытства бусинки глаз, сверкавшие сквозь прорези маски, могли подсказать, кто под ней скрывался, и в этот вечер женщины, освободившись от пут людской молвы и семьи, один раз в год давали себе волю.
Я танцевал с несколькими из них. Каждой могло быть и 13, и 30 лет. Одна была с дорогим кольцом, вероятно из богатой и знатной семьи, остальных — черных, смуглых и белых — ничто не выдавало. Оттого, что маска скрывала лицо, взор скользил по фигуре, и хотелось разгадать уже не характер, а род занятий партнерши, чему способствовали оголенные плечи и облегающие лифы с юбками. Танцевали они, притиснувшись вплотную к партнеру, и кто-то заметил; что видит такое впервые. Здесь женщин не связывало общественное положение, их опьянял ритм, алкоголь, танцы и инкогнито. Некоторые обрызгивали друг друга ароматизированным эфиром «Ланка» из позолоченных флаконов. Другие смачивали им воздушные носовые платки и, вдыхая под маской опьяняющий аромат, раскачивались, погружаясь в блаженство, точно переносились в какой-то иной мир. Одна толстуха, мощные бедра которой плотно облегала юбка, взмахивала руками, будто била кого-то палкой. Глаза ее, обычно скорее всего заплывшие жиром и колючие, сейчас бросали из-под маски быстрые понимающие взгляды. У нее, по-видимому, уже были внуки. Она, должно быть, чувствовала себя как жрица в разгар вакханалии.
Для мужчин карнавал был чем-то совсем иным. Условности никогда их не стесняли, и маска была им не нужна, но всю жизнь бедные и невежественные, они всячески наряжались и словно переселялись в мир богатства и роскоши. На женщинах почти не было карнавальных одежд, большинство же мужчин надевало яркие шелковые костюмы с генеральскими эполетами и офицерскими шляпами. Они выступали с необычайной важностью, величественными жестами подзывали официантов и танцевали с высокомерным видом, точно настоящие господа со своими служанками. Я заметил, как один мужчина невысокого роста жевал резинку, и услышал, как его партнерша пожаловалась, что от этого портится ее кулон. Ответом ей был такой уничтожающий взгляд, на какой способен даже не всякий судья. Когда же мужчины присаживались отдохнуть от разговоров и танцев, на лицах их появлялось выражение смирения, присущее кабокло. То был невыразительный взгляд человека, сбитого с толку, покорно сносившего удары судьбы и нередко очень доброго. Солдаты важно расхаживали по комнатам, сунув большие пальцы за свободно застегнутый ремень, не смешиваясь с толпой. Но в часы, свободные от службы, и они обнаруживали растерянность, словно были крохотными винтиками огромной военной машины, которая одним махом могла выплеснуть их из жизни, подобно тому как сбрасывают с тарелки хлебные крошки.
От этой покорности и стремились уйти люди. Только затронь развеселившегося скромника — и уж перед тобой полный надменности римлянин. Посмейся только над другим, который вышагивает как сам император, и тебе не избежать драки. В любую минуту может разразиться гроза. Когда мы входили в зал в начале вечера, все без исключения поднимали руки над головой, и полицейский со всех сторон прощупывал одежду входящего. Стоявший впереди меня мужчина, не дожидаясь осмотра, сам отдал свой нож, и я увидел, что полицейский положил его в поставленный в темном углу ящик, где поверх всей груды лежал маленький пистолет. В прошлом году благодаря этим мерам предосторожности удалось сократить число убийств в этом зале до двух.
Несколько позже я наблюдал, как двое мужчин за соседним столом поспорили из-за женщины. В разгар спора один из них небрежно сунул руку в правый боковой карман. Молниеносным движением рука второго нырнула под широкую свободную рубашку. Но первый, опередив соперника, успел выхватить зажигалку, вспыхнул огонек, и мы оба увидели, как серебряная ручка кинжала исчезла под рубашкой второго.
Тишина Диауарума, казалось, не имела ничего общего с карнавалом в Сан-Луисе, но пока мы там находились, нельзя было не чувствовать под внешним спокойствием вулканического накала. Позже Даниэль грозил, что убьет Леопольдо из карабина. Для классического столкновения между цивилизованными поселенцами и жителями джунглей не хватало лишь одного — по соседству не было индейцев.
Раньше в Месте черных пум долгое время жило племя суйя. Деревня располагалась у обрыва, прямо над водой. То были самые плодородные земли во, всем верхнем Шингу. Вокруг были густые заросли дикого ореха пеки. Естественно, суйя не хотели покидать эти места.
Лет тридцать назад сюда, кочуя по Амазонии, забрело племя тхукахаме. Они поднялись вверх по реке Либердади, пересекли водораздел и, выскочив из джунглей, перебили всех, кто был в деревне. Затем последовал новый налет, при котором тхукахаме захватили в плен большинство женщин суйя. Вслед за тем совершили набег трумаи, на которых, к счастью, с тыла напало другое племя. Трумаи бежали под защиту вождя ваура, который монопольно владел тайной гончарного ремесла и потому пользовался огромным влиянием.
Племенному совету суйя положение племени в то время, должно быть, казалось отчаянным. Союз трумаи с ваура мог лишить суйя возможности получать от ваура жизненно необходимый предмет обихода — горшки, а нехватка женщин означала, что пополнения молодых воинов больше не будет. Однако выход был найден. Женщины ваура тоже владели гончарным ремеслом, и вот в один прекрасный день суйя внезапно напали на ваура, умыкнули гурт женщин, умеющих изготовлять горшки, и, покинув свою деревню, скрылись в верховьях реки Суя-Миссу. Это означало разрыв всяких торговых отношений с ваура. «Но зачем нам, — должно быть, рассуждали суйя, — покупать посуду, когда мы захватили гончарную фабрику?» Теперь у племени были и женщины и посуда, и с тех пор встретить суйя было нелегко.