Однажды, когда братья Вильяс строили Диауарум, Клаудио увидел в каноэ двух суйя и отправился вслед за ними по затопленным джунглям, но суйя исчезли в зарослях. А недавно он пролетел на самолете над их деревней и насчитал в ней четыре хижины — в них, вероятно, жило человек сто мужчин, женщин, детей. Никаких других сведений о племени не было.
Дней через пять-шесть после приезда в Диауарум я решил оставить места, где охотились кабокло, и подняться вверх по Шингу до реки Суя-Миссу. У меня было выдолбленное из ствола дерева каноэ на манер тех, какие делают индейцы журуна. Оно лучше держалось на крутой волне, чем изготовленные из коры каноэ камайюра. Проплыв некоторое время, я свернул вверх по маленькому ручью пониже главного притока. В конце концов я уперся в мелководье. Я вышел на берег, привязал к корме лиану и ушел, оставив каноэ лениво покачиваться на волнах. В протоке, окаймленном рядами деревьев, лодка казалась символом полнейшего спокойствия. Однако в Шингу, где человек встречается редко, лодка не менее громогласно, чем салют из девятнадцати залпов, возвещает о присутствии человека. Каноэ в этом месте означало: тут охотится человек, и он вооружен.
Я тихо пробирался между деревьями, прислушиваясь и высматривая дичь, как вдруг впервые в Шингу увидел какого-то необычного медведя. Своим внешним видом и размерами он напоминал таксу, у него был длинный вытянутый нос и острые зубы. Это был коати[31]. Он крайне подозрительно проводил меня взглядом.
Следуя вдоль ручья, я перешел по упавшему стволу дерева через глубокое болотце. Под тяжестью моего тела дерево прогибалось, из грязи выступали пузырьки газа и, лопаясь, издавали сильный запах. Он преследовал меня, пока я не выбрался на берег узкого, похожего на фьорд озера. С противоположного берега, тяжело взмахивая крыльями, поднялась в воздух стая уток, а неподалеку от меня взлетел в воздух большой аист и опустился на высокое дерево. Над спокойной гладью озера прыгали двухфутовые рыбы. Тут, как и повсюду в Амазонии, шла борьба не на жизнь, а на смерть.
Пройдя до середины северо-западного берега озера, я набрел на остатки костра — на выжженном, пепельно-сером клочке земли лежало полено и черные угли.
Я стал обследовать соседние кусты и четыре минуты спустя наткнулся на черепки ваурского горшка. Я знал, что индейцы из Васконселоса никогда не забираются в эти края, и тем не менее передо мной, несомненно, был ваурский горшок; об этом свидетельствовали его размеры, материал и выгнутый наружу край. Однако на нем не было нежно-красного глянца и черного узора, характерных для горшков ваура. Неужели этот горшок был сделан дочерьми тех ваурских женщин, которых когда-то похитили суйя? Я принялся складывать черепки. Получился почти целиком один горшок, и осталось несколько черепков от другого. Вероятно, здесь была большая группа индейцев. Странствуя в одиночку, мужчины-индейцы редко берут с собой посуду, если же они путешествуют с женщинами, несколько женщин готовят им пищу в одном горшке. Два горшка означало, что здесь побывало четыре-пять семей, то есть человек двадцать. Интересно, что могла делать такая группа суйя в пятидесяти милях от своей деревни и так близко от поста Диауарум?
Тут мне вспомнился рассказ Орландо. Однажды неподалеку от Диауарума он обнаружил возле дерева кучку расколотых орехов пеки. Люди, которые помогали строить посадочную площадку, сказали, что это не они кололи орехи. После умиротворения индейцы журуна сообщили, что они бывали в этих рощах. Один воин, раскалывая орехи, услышал шаги Орландо. Отступать ему было некуда, и он, взобравшись на пальму, закрылся ее листьями так, что Орландо, стоя внизу, не заметил его. Я подумал: если, несмотря на присутствие в Диауаруме более дюжины цивилизадо, орехи все же соблазнили журуна, то почему бы суйя должны были испугаться всего-навсего троих кабокло? Здесь было идеальное место для стоянки — рядом вода и рыба, кроны огромных деревьев смыкаются над головой в сплошной шатер. И рядом ореховые рощи. Костер, казалось, даже не был залит дождем. Значит, люди эти побывали здесь уже после последнего дождя в начале периода созревания орехов. Мои догадки казались правдоподобными, и я отправился на поиски других свидетельств.
Озеро кончилось, но, взбираясь по его северо-западному крутому берегу, я вышел к другому озеру. За ним было еще одно озеро, и еще одно. Значит, от ручья, где я оставил свое каноэ, тянулась цепочка озер. И тут мне показалось, что вдоль кряжа, который образовывал нечто вроде северо-западного берега этого прерывистого водного пути, идет тропинка.
Еще во время первого посещения Южной Америки я видел в лесах прямые, словно подметенные тропинки, на которых не было ни единого листика, и я решил, что это — тропы индейцев. Оказалось, что эти тропинки — не что иное, как шоссейные дороги муравьев-листоедов. Эта же тропка была еле заметна в лесу, но это была настоящая тропа: на земле видны были вмятины и отпечатки следов, а опавшие сухие листья, уже втоптанные в землю, не потрескивали под ногами. А может быть, это всего лишь звериная тропа? Ведь около воды лес вдоль и поперек исчеркан такими тропами. Но тропинка нигде не спускалась к воде и шла строго вдоль приозерного кряжа, и это окончательно убедило меня в том, что ее проложил человек. На высоте человеческого пояса я то и дело замечал сломанные молодые побеги. То был верный признак — именно так индейцы инстинктивно отмечают свой путь. Тропа огибала препятствия, под которыми могли бы пройти животные. На стволах деревьев, которые человек мог перешагнуть, не было следов; животные оставили бы на них отпечатки лап. Значит, здесь пролегал путь индейцев.
После седьмого озера лес обрывался у реки Суя-Миссу, и тут загадка разрешилась. В сезон дождей река выходила из берегов, цепочка озер, а затем тот маленький ручей, по которому я приплыл, служили ей стоком в Шингу. А в период засухи вода стояла низко, по этому кряжу можно было без труда пройти через место, которое в другое время было залитым грязью лесом.
— Я думаю, суйя спускаются по этому притоку в своих каноэ, — сказал я в тот вечер Дилтону де Мотта. — Они, должно быть, оставляют их в лесу, опасаясь показываться на просторах Шингу, и идут вдоль цепи озер за орехами.
На другой день Дилтон вышел со мной на разведку.
Утро было хмурое, легкий ветер раскачивал деревья, ветки скрипели, и иной раз трудно было установить происхождение шума. По небу плыли облака. Солнце вдруг скрылось, и лес погрузился в зловещий сумрак. Две птицы, взмыв в воздух, с тревожным криком полетели над озером, и у меня не выходила из головы история, слышанная в моей предыдущей экспедиции.
— Слыхали вы анекдот о человеке, которого поймали индейцы Шингу?
— Нет.
— Они вонзили в него семнадцать копий и снесли ему полбашки. Когда друзья нашли его, они спросили: «Как ты себя чувствуешь?» — «Прекрасно, — ответил он, — только ужасно больно смеяться».
Мы шли, вглядываясь в следы. Я то и дело показывал Дилтону приметы, которые обнаружил накануне, и Дилтон хриплым шепотом сообщал мне, что он о них думает. Дилтон отнюдь не был убежден, что следы принадлежат индейцам, но на него действовал мрачный лес и хмурый день, он говорил низким, свистящим шепотом. Я вглядывался в чащу и думал, наткнемся мы на суйя или нет. Добравшись до второго озера, я стал всматриваться в дальний берег, отделенный от нас широкой полосой зловонной пены. Мне показалось, что на другом берегу за завесой листьев мелькает какой-то силуэт. Я замер и стал следить. Если это человек, что нам делать? Ползти вокруг озера? Суйя нас услышат. Тогда они либо исчезнут в лесу, либо устроят засаду. Быть может, будет лучше… Но в это время выглянуло солнце и осветило силуэт: это оказался гнилой ствол дерева, привалившийся к суку.
31
Коати, или носуха