Мы отправились дальше.
Поиски уводили нас в чащу леса, и я все отчетливее слышал за собой шаги Дилтона. Когда охотник идет один, он прислушивается к лесному шуму и бессознательно исключает из него звуки собственных шагов, но треск и хруст сучьев под ногами товарища для него все равно что помехи на экране радиолокатора. Этот шум действовал мне на нервы. Я был как ослепленный человек, который ощупью пробирается в комнате убийцы.
Мы уже прошли полпути, как вдруг Дилтон зашипел на меня. Вдали я услышал легкий шелест; мы присели за кустами. Это были слабые, приближающиеся к нам звуки, которые раздавались через одинаковые промежутки времени, словно торопливые семенящие шаги выстукивали слова: «Я куда-то иду, я куда-то иду». Я слушал, затаив дыхание. Потом встал на колени и нашел в листве просвет. Дилтон щелкнул затвором. За кустами и пнями я заметил вереницу движущихся теней.
— Лесные свиньи, — засмеялся Дилтон. Они легко и проворно бежали сквозь чащу. Был уже полдень, свиньи торопились на водопой.
Впоследствии я не раз возвращался на эту тропу, но так и не встретил ни одного суйя. Однако я чувствовал, что встреча их с кабокло неминуема. Если Орландо и Клаудио ничего не предпримут, дело может кончиться печально.
Дилтон же отнесся ко всему спокойнее и, вспоминая об этом случае, говорил:
— Индейцы Адриано, потерявшие свои горшки.
Глава XIII
ИНДЕЙЦЫ УБИВАЮТ
ОХОТНИКОВ ЗА КАУЧУКОМ
Через несколько дней у большой излучины Шингу выше Диауарума появилась флотилия Орландо. Долгое время она медленно двигалась по воде, и наконец к берегу пристало большое каноэ, за рулем которого сидел Жозе. Плывшие на других лодках дали револьверный залп: у них кончился бензин. Остаток пути они позорно дрейфовали и прибыли полчаса спустя.
Когда лодки были разгружены, Орландо сказал нам, что в нижнем течении Шингу серингейро — сборщики каучука — оставляют муку, отравленную мышьяком, в таких местах, где ее. могут найти индейцы, совершающие набеги. Среди индейцев племени кубен-кран-кегн уже насчитывается сорок жертв.
В свою очередь, мы сообщили ему, что несколько дней назад мимо Диауарума прошла группа индейцев кайяби. Они рассказывали, что на западной окраине леса у них не было никаких столкновений с серингейро, но им известно, что недавно двоих серингейро убило племя журуна. Это было происшествие посерьезнее и поважнев, чем предполагаемое столкновение с суйя, так что моя индейская тропа и ваурские горшки могли подождать до следующей экспедиции.
Наутро, позавтракав, мы отправились к стоянке журуна. Мы быстро плыли вниз по реке — аэрофотоснимки помогали нам обнаруживать и обходить подводные мели.
К вечеру в восточном краю неба поднялся столб черного дыма.
— Индейцы? — с опаской спросил я.
— Журуна. Их деревня стоит за двумя поворотами реки.
Орландо сказал, что кроме журуна в этих местах, в двух днях пути вверх по реке Манисауа-Миссу, живут только миахао. Название этой реки означает «вода племени манисауа». Это племя уже давно исчезло; возможно также, оно-то и было известно под названием миахао (это слово, по-индейски означает просто-напросто «племя, названия которого мы не знаем»). Никто изцивилизадо или индейцев, которые поддерживали контакт с белыми, не встречались с миахао, но Сержио, который ехал в одной лодке со мной, во время последней экспедиции видел дым их костра.
Сержио отправился к этому костру вместе с одним индейцем журуна и Мурильо, другом Орландо.
— И вот, Адриано, я увидел красивую черную пуму. Она стояла на берегу и смотрела на меня. Пума — единственное животное, которое я еще ни разу не убивал.
Я выстрелил из ружья. Бум! Пума упала в воду и поплыла.
Рассказывая, Сержио сидел на борту лодки и резко дергал ручку мотора — лодка зигзагами шла по реке. У Сержио была смуглая кожа и иссиня-черная борода.
— Я никогда еще не убивал пуму, а мне хотелось ее шкуру. Я нажал на ручку мотора и направил каноэ прямо на нее. Индеец ударил пуму стрелой, и надо ж быть такому! — мы. с налету наскочили на нее. Индеец упал, каноэ перевернулось, а я, Мурильо и все наши припасы, ружья и запас бензина оказались в воде. Уф! — Сержио ухмыльнулся.
Сержио поплыл к лодке и увидел, что пума инстинктивно делает то же самое. Сержио вскарабкался на корму, а раненая пума уцепилась за перевернутый нос каноэ.
— Уф! Я смотрю на пуму, а она на меня. Мотор надо обязательно спасти. Мурильо выбрался на берег и поднял револьвер вот так. — Сержио обеими руками сжал рукоятку воображаемого револьвера и поднес его к лицу. При этом наша лодка отчаянно завиляла по реке.
— Мурильо выпустил шесть пуль, одна попала пуме в шею. Бум! Пума умерла.
Ни они, ни кто другой так и не увидели миахао, Через полчаса наша флотилия миновала последнюю излучину реки, и мы увидели вдали деревню журуна — вытоптанные, пересекающиеся тропки, светлеющие на зеленом фоне растительности, были хорошо заметны.
Приезд Орландо в эту отдаленную часть его владений был событием. Я с интересом наблюдал за подготовкой орудия, которое должно было возвестить о его прибытии. Это была трубка толщиной в большой палец, восемь дюймов длиной. Ее полагалось держать на некотором отдалении от себя в правой руке.
— Давайте сперва посмотрим, что они делают. Погодите, сейчас достану бинокль.
Мы зажгли спичку. Ш-ш-ш — бум! Бум! Взрывая лесную тишину, в воздух со свистом и грохотом взмыли ракеты.
— Побежали, — сказал Орландо, глядя в бинокль.
Как и следовало ожидать, журуна попрятались в лесу.
Но когда наши лодки подошли достаточно близко, чтобы их увидели с берега, индейцы вышли на край обрыва и ответили нам приветственным выстрелом. Их было человек тридцать-сорок, они тесной группой стояли вокруг своего вождя Бимбины, высокого широкоплечего индейца. Одет он был в нечто вроде кожаного фартука, какие носят такелажники, занимающиеся перевозкой мебели. В руках он держал деревянную дубинку, которая, вероятно, служила атрибутом его власти.
Мы обменялись с индейцами рукопожатиями, и хотя никто не произнес ни слова, чувствовалось, что Орландо и Бимбина выжидают — что же последует дальше. Несколькими днями раньше журуна убили двоих цивилизадо, и хотя идея справедливости чужда сознанию индейцев, месть за убийство является существенным элементом племенных традиций. Они могли предполагать, что мы несем им возмездие. Во всем чувствовалась напряженность.
Мы поднялись по обрыву и вошли в хижину. Ее почти целиком занимал какой-то громоздкий предмет, так что внутрь едва можно было протиснуться. Когда сняли бамбуковую крышку, перед нами оказались два больших каноэ, доверху наполненные перебродившим индейским пивом. То был традиционный напиток индейских племен. Готовили его женщины, пережевывая зерна и сплевывая их в каноэ. Я был рад выпить пива, чтобы хоть как-то успокоить нервы. Пиво имело несколько кисловатый привкус и напоминало крепкий сидр. Это был приятный напиток — надо было лишь забыть, как его приготовляли.
Мы потягивали пиво из тыквенных чаш, а вокруг нас стояли мрачные, молчаливые журуна. Здесь я впервые заметил, что если лицо индейца не выражает дружелюбия, в нем нет мягкости, как в лице спящего европейца. Оно передает какое-то другое настроение; это не всегда враждебность, но суровость человека грубой силы, готового, не задумываясь, убить. Я попросил еще «касири» и пил пиво, глупо ухмыляясь и довольно похлопывая себя по животу.
Напряженность исчезла, когда Орландо покинул хижину, чтобы посовещаться с вождем и старейшинами племени. «Они боялись, что я рассержусь, — рассказывал, вернувшись, Орландо. — Я сказал, что я их друг, а не друг серингейро. Тогда они мне все рассказали».
Несколько дней назад два бородатых цивилизадо, вооруженных винчестерами 44-го калибра, приплыли в каноэ из Манисауа-Миссу в Шингу. Это уже было интересно само по себе — ведь раньше по Манисауа-Миссу плавали только братья Вильяс. Река эта представляла собой идеальный черный вход в Шингу, и, очевидно, по мере того как распространялись новости об умиротворении индейцев, утихали и исконные страхи, сдерживавшие авантюристов.