— И женщины тоже?
— И женщины, и дети, и мужчины. Ты услышишь, как мы поем, когда придешь к нам в деревню и поживешь у нас. Мы будем петь для тебя.
— О чем же вы поете? — спрашивал я. — Наверное, про охоту, про войну и про то, как вы съели большого тапира и как вам после этого захотелось спать?
— Да, — сказал Рауни. — Мы поем об охоте, о войне и о многом другом. У нас есть песня о маниоке. О том, как мы делаем стрелы, о том, как мы идем домой, добыв мед. Песня о хлебе. Песня о пантере, — и, сплюнув через диск, он низким голосом затягивал песню; все остальные индейцы собирались вокруг и, когда он кончал, говорили: «Красиво». И это было действительно так. Хотя тхукахаме — люди первобытные, они очень музыкальны; стоило Рауни услышать караибскую песню — и он с одного раза мог петь ее.
Таким образом, еще до начала экспедиции между мной и двумя тхукахаме установилось нечто вроде дружбы. Они часто говорили мне, что мы будем делать, когда придем в их родные места.
— Ты пойдешь со мной охотиться, когда придешь в наши края?
— Конечно. А у вас много дичи?
— Много!
— Много?
— Да. Много-много. Олени. Тапиры. И пумы. Пумы охотятся на тхукахаме. Они любят тхукахаме и едят их.
— А тхукахаме охотятся на пум?
— Да. Охотятся. И на черных пум тоже охотятся. Приходи к нам, я тебе покажу. Теперь у меня есть ружье, и я убью много пум.
В ограниченном словаре Рауни глагол «сажать» имел много значений.
— Я посажу тебя, Адриано, в Тхукахаме с рисом и радио. У нас в Тхукахаме нет радио. Я люблю радио и буду сажать рис в поле. Но тебя я посажу прямо-прямо, вот так. — Рауни вытягивался в струнку. — Руки в стороны. Один коршун сядет на эту руку, другой на ту.
— А орел — на голову, да?
— Да, орел сядет тебе на голову, а маленькие орлята на ладони. Я буду приходить и говорить с тобой. Это будет там, вниз по Шингу, где раньше, давным-давно, были плантации журуна.
И вот теперь мы были на базе, неподалеку от тех мест, где все это должо было произойти. То была «Куяба» тхукахаме. Однажды Бебкуче и Рауни нарисовали мне ее на песке. Весь полдень мы просидели на банановых листьях, отбиваясь от мушек пиуме. Я заметил, что карты, нарисованные индейцами, очень точно ориентированы, но неточны в смысле масштабов и что все места, обозначаемые вне деревни тхукахаме и в джунглях, связаны с какой-нибудь битвой или резней.
Что касается мест, расположенных к востоку, то мне вспоминается рассказ Рауни о Зеленом лесе. Поскольку меня особенно интересовало отношение индейцев к смерти и войне, я уговорил Рауни рассказать мне об этом.
— Пошел я, — начал он, — к другой воде, вон туда, (к реке Арагуая) и увидел лошадь. Я никогда не видел лошади. Я был очень голоден и хотел ее убить. Но тут подошел караиба, в руках он держал мачете. «Поди сюда», — сказал он. — Рауни изобразил гневную, надменную гримасу. — Он был очень злой и хотел убить меня, — объяснил Рауни. — Поэтому я ушел и сломал себе палку, чтобы сделать из нее боевую дубинку. Я вернулся назад, а караиба зовет меня: «Иди сюда». Я бросил палку. Она полетела в него, — Рауни показал, как караиба присел, — но задела только его шляпу; шляпа осталась на затылке (в этой части Бразилии шляпы обычно носят на тесемке). Я убежал. Но тут я увидел большую собаку. Тогда я сломал еще одну палку и решил убить собаку. Я ударил собаку. Но она убежала. Тогда я снова увидел лошадь, подбежал к ней с палкой и ударил ее. А лошади ведь очень-очень сильные, Адриано. — В голосе Рауни звучало искреннее удивление. — Я стал бить ее сюда, — он показал на спину, — но лошадь убежала. Потом пришел караиба, он был очень сердит. Я сломал еще одну палку и бросил в него. Но она задела только волосы караиба, — печально закончил Рауни, — я испугался и убежал.
— А караиба умер?
— Нет, он остался жив, но тоже испугался. Я бежал, а вокруг не было леса, одни ровные места. Я бежал и очень устал. Так я добежал до озера и уснул, а потом пришло еще трое.
— Караиба?
— Нет, тхукахаме. Они спросили меня: «Караиба убил тебя?» Я сказал: «Нет». Тогда мы все вместе ушли.
Рауни покинул нас, а Бебкуче повторил мне его рассказ и нарисовал карту.
Я знал, что на востоке, в пограничном районе Зеленый лес, тхукахаме занимаются охотой. На юге, насколько я уже разбирался в истории и географии этого племени, тхукахаме имели мелкие стычки с другими индейцами, обитавшими вокруг Васконселоса. Как обстояло дело на западе, я узнал позднее.
На этом наш разговор кончился. Собирался дождь, и я выбежал из хижины, чтобы отвязать от деревьев свой гамак.
В тиши огромного первобытного леса приемник слабо напоминал нам о существовании совершенно иного мира.
«Тодди — идеальный напиток, — вещало радио. — Тодди восхитителен. Питателен. Банка тодди — крепкое здоровье. Тодди перед сном. Тодди по утрам. Тодди полезен детям. Тодди. Тодди. Тодди. Тодди. Тодди».
Лежа в гамаке, Орландо читал при свете свечи дешевое издание «Алого круга» Эдгара Уоллеса. Дилтон возился с электрическим фонариком; Сержио пытался снять шкуру с какого-то зверька, похожего на хорька; а вокруг деловито шелестел лес, как будто все деревья на тысячу квадратных миль вокруг выстроились в очередь, чтобы поглядеть на нас. Вскоре я прикорнул прямо на земле возле Бебкуче.
— Дождь — не друг Мигеле, — сочувственно прошептал он. А потом, по своему обыкновению, продолжал говорить сам с собой на своем языке.
Глава XV
ПОЧЕМУ ПУМЫ УБИВАЮТ ЛЮДЕЙ
В Шингу сезон дождей длится с декабря до конца апреля. Иногда дождь перестает на несколько часов, а то и на несколько дней; в остальное же время идет ливень, который европеец не в состоянии себе представить. Огромные равнины, как, например, пространство между Васконселосом и Кулуэни, оказываются затопленными — уровень воды поднимается до девяти футов. Песчаные отмели исчезают. Реки выходят из берегов и на многие мили затопляют джунгли, с корнем вырывают деревья. Животные спасаются на островах; индейцы голодают, передвигаться трудно; в довершение всего свирепствуют москиты.
В мае вода спадает, за месяц песчаная почва впитывает влагу, лес осушается, и индейцы выползают из своих укрытый полюбоваться, как солнце опять золотит песчаные отмели. Наступает благодатная пора. Мы тронулись в путь в сентябре — последнем месяце этого сезона. Погода стояла хорошая. Небо ярко голубело. Тридцать дней на небе не было ни облачка.
Но в первой декаде октября со стороны Атлантического океана стали появляться черные тучки, они проходили над нами, направляясь к Андам. Постепенно в восточной части неба стала собираться — темная громада туч, и хотя от нее отрывались, уплывая вперед на разведку, небольшие облачка, основная масса оставалась по-прежнему черной и день ото дня росла и принимала все более угрожающий вид, с каждым утром все ближе придвигаясь к нам. Пять месяцев не было дождей, и Орландо сказал, что новый сезон начнется с урагана. В это время года всегда проносятся сильнейшие бури и грозы. Бебкуче говорил мне, что «небо будет кричать и посылать на землю длинный огонь, чтобы убить индейцев». После урагана до самого конца экспедиции несколько раз в день будут налетать резкие шквалы длительностью до двадцати минут, а то и больше, и только в декабре уже по-настоящему польют дожди. Но в календаре Шингу этот первый тайфун — событие огромной разрушительной силы. Разъевшись за пять месяцев привольной жизни, Амазония подвергается жестокой каре. Лес крушит напропалую. Все мы напряженно ждали, когда же прорвется эта грозная плотина на востоке. Именно в это время спариваются пумы. Вообще эта южноамериканская «кошка» не нападает на человека, но в первый месяц дождей по лесу раздается зычный рык, и индейцы говорят, что это два-три самца преследуют самку. Порою ухаживание затягивается на несколько дней, самец не желает уступить самку сопернику, и пумы бывают очень голодны. Голод делает их бесстрашными, и тогда они бросаются даже на людей.