К сожалению, со времени первого визита Клаудио к тхукахаме междоусобная борьба не прекратилась. Однажды Бебкуче, Рауни и другие индейцы из клана ментуктире прибежали к нему в лагерь, озабоченно переговариваясь и жестикулируя.
В то время Клаудио знал на их языке всего несколько слов, и вот один из индейцев подошел к его вещевому мешку, вынул револьвер и вложил его Клаудио в руку.
— Другие тхукахаме хотят убить тебя дубинками, — сказали воины, подкрепляя слова жестами. — Когда они придут, убей их.
Однако Клаудио отложил револьвер и, пользуясь известным ему словом «отец», объяснил индейцам, что отец не может убивать своих детей. Жестами он показал им, что если они пожелают, то могут бить его дубинками по голове. Индейцы были ошеломлены, вытаращили глаза, что-то забормотали, треща нагубными дисками, и помчались к себе в деревню.
Позже я решил проверить, так ли все было, и обратился к Бебкуче.
— Бебкуче, почему тхукахаме хотели убить Клаудио?
— Ментуктире не хотели, — ответил он, — хотели только мекрагнотире.
— А почему?
— Они не знали Клаудио.
— А ты дрался за него?
— Нет. Только мой двоюродный брат. Крумаре взял дубинку. Потом Менгрире, потом я. Потом другие тхукахаме испугались, а потом полюбили Клаудио.
В тот вечер, расспрашивая о Крумаре — отсутствовавшем вожде ментуктире, — я узнал кое-что новое о сложившейся в племени обстановке. Рауни рассказал нам, что Крумаре и еще четверо тхукахаме совершили длинное путешествие от реки Либердади до поста на реке Смерти, где Орландо в прошлый раз установил с ними контакт.
— Им нужен самолет, чтобы лететь в большую Куябу. — Рауни имел в виду Рио-де-Жанейро, куда Орландо как-то раз ненадолго брал с собой Крумаре, чтобы показать ему могущество цивилизадо. — Крумаре хочет ехать в большую Куябу, чтобы достать ружья и пули. Сейчас племя кубен-кран-кегн воюет с тхукахаме. У кубен-кран-кегн много ружей, а у Крумаре только два. Но караиба в самолете злой и не берет Крумаре.
— Послушай, Рауни, — сказал я. — Ведь тхукахаме сильные, их много. Почему Крумаре так испугался?
— Другие тхукахаме уходят, — сообщил он. — И сейчас их здесь с Крумаре немного. Много-много больных. Многие умерли.
Рауни ушел. Костры догорали. Вокруг было тихо, только возились собаки. Лежа на своем банановом листе, я пытался уснуть, но мне не давал покоя вопрос, почему люди, которые живут и питаются хуже любой лондонской собаки, содержат такую огромную собачью свору. Ведь от этого, они еще сильнее голодают, и жизнь их превращается в сплошной ад. У индейцев нет чувства дисциплины, и хотя они бьют собак палками и камнями, когда те слишком уж досаждают, они не бьют их в наказание за провинность. Поэтому собаки воспринимают колотушки как стихийное зло, неотъемлемую часть жизни в деревне; собаки превратились для индейцев в обузу, они не приносят никакой пользы и только воруют пищу. Кормят их редко, и когда наступает ночь, тощие щенки ползают между спящими тхукахаме, лижут их немытые губы и ищут мясо. Время от времени кто-нибудь просыпается и бьет проходящую над ним собаку. Животное с пронзительным лаем бросается в джунгли. Другие собаки вскакивают и, подозревая, что товарка удирает, стащив кусок мяса, устремляются за ней. Вся свора мчится как угорелая, прыгая через спящих людей. Во время одной такой погони собака, поскользнувшись на банановом листе, на котором я спал, угодила мне лапой прямо в глаз. Разозлившись, я ударил ее. Пес с воем бросился в темноту, а вся стая, повернувшись, ринулась прямо на меня.
Когда вой собак стих, я заметил, что бессонница мучила не только меня. Лежа по другую сторону костра, Бебкуче тоже не спал.
Рауни ушел, и мы с Бебкуче завели разговор. Вокруг нас ворчали собаки и храпели люди.
Оказалось, что, вернувшись с поста на реке Смерти, Крумаре придумал нечто новое. Если ему не разрешают поехать в Рио, так, может быть, по крайней мере отвезут на самолете в Васконселос, чтобы запастись там ружьями и заручиться поддержкой братьев? Планируя племенную войну с помощью средств авиации, этот удивительный индеец снова на целый месяц отправился в нелегкое путешествие к реке Смерти.
— Бебкуче, а почему тебе не помогают другие тхукахаме?
— Потому что их здесь нет, — логично ответил он. — Другие тхукахаме давно, давно-о-о ушли туда. — Он указал рукой на запад. — Они уже долго живут там и убивают серингейро. Нас они боятся.
— И много их?
— Много.
— Тогда чего же им бояться и убегать от вас?
— Потому что раньше у нас тоже было много тхукахаме. Десять домов. Теперь из-за болезней у нас только пять. А у других тхукахаме умерло только десять человек, и поэтому у них больше людей, чем у нас.
— А почему они убежали, Бебкуче?
— Потому что один тхукахаме отнял у другого женщину. Потом мекрагнотире поссорились с ментуктире. Один человек убил другого. Раньше, когда я был маленький, тхукахаме все время воевали. Они убили дубинкой моего отца. Я плакал и злился, но тот мужчина был большой, а я был мальчик, поэтому я только плакал и плакал, но не убил его.
— А разве хорошо, что один тхукахаме убивает другого?
— Убивать нехорошо, — серьезно ответил Бебкуче, — но когда один мужчина забирает жену у другого, тогда убивают. Я знаю, что караиба тоже так делают. Поэтому мекрагнотире очень испугались и ушли, а ментуктире пришли и стали жить на этой стороне реки. Но когда прошли дожди, Крумаре, Рауни и я пошли искать других тхукахаме. Через два сна за деревней есть большая вода. (Я догадался, что речь шла о северном притоке Шингу.) Потом еще через шесть снов опять будет большая вода. Там много бразильских орехов. (Это означало, что характер леса менялся.) Дальше, еще после двух снов, живут тхукахаме. Мы сказали им, что мы больше не злые. Мы грустные, потому что в наших хижинах нет друзей, только братья. Мы тоже боимся, что придут кубен-кран-кегн и убьют нас. Мы просили мекрагнотире вернуться в деревню и сказали, что у нас теперь есть друг Орландо и что нехорошо убивать серингейро.
Неужели Бебкуче действительно начал кое-что понимать? Неужели эти месяцы, проведенные с Орландо, принесли первые всходы успеха? Или его слова о мире и серингейро были сказаны лишь для меня?
— Потом мы жили вместе, — продолжал он, — и пели песни о маниоке, о кукурузе, о воде и о пантере, было очень красиво, и мы пошли убивать всех кубен-кран-кегн.
Бебкуче сделал паузу и подумал.
— А после дождей, Адриано, ты пойдешь с Крумаре, Рауни и со мной к другим тхукахаме? Это долгое путешествие. Может быть, Орландо тоже пойдет с нами. Может быть, пойдем ты, я, Дилтон и Клаудио. Может быть, все мы пойдем туда, далеко-далеко.
— Да, — сказал я, — может быть.
Это была мысль. С такой мыслью хорошо засыпать, думал я, лежа на банановом листе у костра, среди собак.
Ночью я проснулся от холода и увидел, что собакам тоже холодно. Какой-то шелудивый пес, весь облепленный клещами, лежал, тесно прижавшись ко мне. Безмятежный сон бедного пса, как гром среди ясного неба, нарушил удар моего кулака. Он взвыл и, словно повинуясь какому-то неумолимому закону, помчался в обычное убежище. Тут же, как заводные, вскочили другие собаки, и началось повальное бегство. Засыпая снова, я подумал, что если бы людей называли по их отличительным свойствам, я бы не назвал тхукахаме «людьми, у которых нет лука».
Глава XX
КОНЕЦ
Лишь в полдень следующего дня мы вернулись к реке Либердади, роздали тхукахаме подарки и двинулись обратно. Как и прежде, приходилось то включать мотор, то работать веслами, то волоком тащить лодку по песчаным отмелям. И так до глубокой ночи.
Когда мы приехали в лагерь, все были уже готовы к отъезду, и через несколько часов мы тронулись в обратный путь, к временному складу у водопада Мартинс.
Продовольствие кончилось, и мы двигались очень быстро. На рассвете сталкивали в воду лодки, включали моторы, перебирались через пороги и разбивали лагерь перед самым наступлением темноты. Каждые три-четыре часа нас застигал дождь, на каждой стоянке я рыскал по лесу за дичью. Больше об этих днях я ничего не помню.