Коннор с отвращением скривил рот:
— Меня это не удивляет.
— Вы все еще ее любите?
Он помолчал, размышляя. Его озадачило то, как она задала вопрос. Почему-то это заставило его задать себе вопрос, любил ли он вообще Берил Уокер. Наконец он ответил:
— Нет.
Но колебание Коннора лишило его шанса на доверие и убедило Мэгги в правильности выбранной линии поведения. Невыносимо было быть женой мужчины, влюбленного в другую женщину. Каким мужем стал бы он для нее? Каким отцом для ребенка? Нет. как ни болезненны принятые ею решения, они правильные. Она могла бы и сама влюбиться в него, ведь у него такие нежные пальцы и такой дразняще протяжный выговор, и куда бы ее это завело?
— Вы больше ничего не хотите спросить у меня о Берил? Она подумала и ответила:
— Нет. Больше ничего. Это его встревожило.
— Разве вы не хотите знать, почему она была в «Сент-Марке»? Провела ли там всю ночь?
— Мне кажется, я поняла почему. И не имеет значения, устроили ли вы себе отдельный номер, чтобы побыть с ней. Я вам уже сказала, что не ревную.
Поскольку Мэгги не хотела этого знать, Коннор почувствовал желание объяснить. Ему хотелось высказаться из духа противоречия, но гордость заставила молчать. Он продолжал поглаживать ее голову.
За несколько секунд до того, как Мэгги уснула, она прошептала:
— Я рада, что мы можем поддерживать приятные отношения.
Коннор вздохнул и откинулся назад, облокотившись спиной на инкрустированное изголовье из красного дерева. Голова Мэгги повернулась набок, щека прижалась к его бедру. Интересно, как долго могут продолжаться такие понятные отношения.
Только до обеда.
Поезд остановился в Филадельфии, и Коннор заказал обед в одном из ресторанов, который принесли прямо в их вагон. Мэгги была растрогана его заботой, и, поскольку он взял на себя весь этот труд, и потому, что она почти весь день чувствовала себя так плохо, она уделила много времени прическе и поискам чего-либо подходящего в своем гардеробе.
Мэгги не заметила, что официанты обернулись и смотрят на нее, когда она вошла в вагон-столопую, и уж наверняка не заметила, что они не спешат отвести взгляды. Она знала, что ее бархатное платье темно-красного цвета элегантно; она только не подозревала, как в нем выглядит.
Коннор знал. Он дал официантам на чай, велел им после прийти за посудой и резко отослал прочь. Взгляд, которым они обменялись, и то, что один из них понимающе подмигнул ему, заставило его стиснуть зубы.
— Какого черта вы это надели? — грубо спросил он.
Мэгги вздрогнула от такого резкого тона. Официанты еще даже не отошли за пределы слышимости. Нахмурившись, она оглядела себя, затем посмотрела на свое смутное отражение в окнах вагона. Ей нравились закругленный вырез горловины, пышные короткие бархатные рукава. Корсаж с длинной баской делал ее талию по моде узкой и без корсета, а бедра по контрасту выглядели более круто изогнутыми. Юбке со шлейфом придавала жесткость нижняя юбка из муслина, так что платье сохраняло элегантность линий, а спереди было украшено переплетением бархатных и шелковых лент. Темно-красный цвет подчеркивал богатое красное золото ее волос и бросал румяный отблеск на щеки, делая ненужными румяна.
Даже та небольшая уверенность в себе, которую она приобрела, надев это платье, сильно пошатнулась. Мэгги несколько раз моргнула, чтобы сдержать слезы, затем вздернула подбородок, упрямо сжав рот, и села к столу.
— Я одевалась не ради вашего удовольствия, — тихо произнесла она, избегая его взгляда. — Я хотела доставить удовольствие себе.
Господи, подумал Коннор, проводя рукой по черным волосам. Она не поняла. Что, черт возьми, она видела, когда смотрела в зеркало? Совсем не то, что видел он. Он схватился за спинку стула и резко выдвинул его из-за стола. Ножки стула проехались по восточному ковру, и на нем образовались складки. Он пнул ногой ковер и сел слева от Мэгги.
Коннор поднял серебряную полукруглую крышку на одном из блюд и передал Мэгги тарелку с ломтиками жареного барашка. Она взяла маленький кусочек и положила на тарелку мятного желе. Уголком глаза Коннор наблюдал, как она потянулась к накрытой крышкой корзинке с хлебом. Он ждал, что сейчас она выпадет из корсажа. Но этого не произошло, и Коннор не знал, что чувствовать — облегчение или разочарование.
— Девки в салуне больше прикрывают груди, чем вы, — резко произнес он.
Мэгги подумала, что никто еще не произносил при ней слово «груди» вслух, разве что говоря о грудке курицы или индюшки. Ее омертвевшие пальцы вцепились в вилку, чтобы не выронить ее. Она с трудом глотнула и ответила сравнительно спокойно:
— Я ничего не знаю о девках из салуна. Это сшито по последней нью-йоркской моде. — Она чуть было не призналась, что вообще не хотела брать с собой это платье.
Она понимала, что ей нечасто представится возможность надеть его, вероятно, ни разу. Но Скай настаивала, и Мэгги уступила.
— И не говорите мне, что мы больше не в Нью-Йорке, — прибавила она, — потому что я уже это знаю. У меня больше не будет случая надеть его, и мои… моя…
— Груди.
— Моя грудная клетка в дальнейшем будет прикрыта должным образом. — С ее точки зрения, тема была исчерпана.
Но не с точки зрения Коннора. Он схватил ее за подбородок и заставил посмотреть на него. Резкие черты его лица стали еще более жесткими.
— Позаботьтесь о том, чтобы так и было, Мэгги, или примиритесь с тем фактом, что мы окажемся в одной постели до развода, — Его взгляд обжег ее холодом. — И если вы снова забеременеете, я уж как следует позабочусь, чтобы ребенок появился на свет.
Глава 8
Мэгги рывком освободилась от руки Коннора и встала. Ее рука взлетела за спину, описала широкую дугу и стала стремительно опускаться. Она была уже на волосок от его лица, когда Коннор перехватил ее за запястье. Он словно тисками сжимал ее в том месте, где бился пульс, пока ее пальцы не разжались. Вилка со звоном упала на тарелку.
Звук привлек внимание Мэгги. Она уставилась на вилку, лежащую на хрупком фарфоре, снова став вилкой, а не оружием, которое могло нанести лицу Коннора непоправимый ущерб, оставив шрам или ослепив его. Мэгги задрожала от страха.
А Коннора трясло от гнева.
— Простите, — произнесла она слабым, сдавленным голосом. — Я никогда…
Голос ее замер, так как его уже не оказалось с ней рядом. Задняя дверь вагона хлопнула так сильно, что Мэгги всем телом ощутила сотрясение от удара.
Она медленно опустилась на стул. Вкусные запахи еды просачивались сквозь серебряные крышки. Но то, что было таким аппетитным, сейчас только вызывало тошноту, и Мэгги, презрев условности и элегантные линии своего платья, сжалась на стуле, подтянув колени к груди, пытаясь побороть тошноту. Она долго сидела так — в голове у нее было почти пусто, она смотрела прямо перед собой, полностью отрешившись от всего окружающего.
Когда Мэгги наконец шевельнулась, все ее тело застыло от скрюченной позы. Она прихрамывала и потягивалась весь обратный путь до спального вагона. Только увидев, что вагон пуст, она выдохнула воздух и осознала, что все это время задерживала дыхание. Ее не интересовало, куда пошел Коннор, чтобы излить свой страшный гаев; она была просто рада остаться в одиночестве.
Мэгги зажгла одну из керосиновых ламп и опустила шторы на окнах. На глаза ей попался флаг с надписью «Новобрачные», и она сорвала его, скомкала и затолкала под стол. Она как раз раздевалась, когда услыхала голоса вернувшихся официантов. По их смеху и фырканью в соседнем вагоне Мэгги поняла, какой ход событий они вообразили, увидев нетронутую еду. Тревожный взгляд Мэгги упал на пустую постель. Как далеки они были от истины!
Раздевшись и набросив на себя ночную сорочку и халат, она постелила постель и нашла комплект белья для Коннора. Отнесла его во второй вагон и положила на одном из диванов. После короткого колебания Мэгги постелила простыни и одеяла и нашла несколько диванных подушечек мужу под голову. Потом проверила, насколько удобно лежать на диване, вытянувшись на нем и повернувшись с боку на бок, чтобы прикинуть его длину и ширину. Ей понадобилось несколько минут, чтобы понять, что Коннору будет очень неудобно.