Он отхлебнул кофе и небрежно пожал плечами:
— Ты и так достаточно сделала.
— Сегодня справлюсь лучше.
Он только тихо и скептически что-то проворчал. Благодаря тому, что Мэгги поднялась рано и все подготовила, они смогли отправиться в путь уже через несколько часов после восхода солнца. На каждой остановке Мэгги помогала Коннору, часто не дожидаясь его указаний. Она приготовила ленч, а он убрал посуду, во время обеда они все делали вместе. Ее движения были медленнее, чем его, так как она боролась с окоченевшим телом. Потягивалась и выгибала спину, когда залезала в фургон или спускалась на землю, иногда потирала шею, но Коннор вынужден был признаться самому себе, если не самой Мэгги, что она справилась со вторым днем путешествия и с работой по хозяйству с большей энергией и грацией, чем он от нее ожидал.
Небольшой костер, который они развели в тот вечер, предназначался не столько для тепла, сколько для отпугивания любопытных животных. Из подлеска за пределами освещенного круга до Мэгги доносились шорохи и треск — там мелкие животные охотились за пропитанием. Она повернулась на бок, спиной к костру, и посмотрела на профиль Коннора. Он лежал на спине на расстоянии в несколько футов от нее, заложив руки за голову, уставившись в безбрежный простор черного бархатного неба. Мэгги проследила за его взглядом и была поражена необъятностью неба, которую никогда раньше не видела, с сияющими звездными узорами, которые раньше встречались ей только в книгах.
— У нас в Нью-Йорке нет таких звезд, — с благоговением произнесла она.
Хорошо понимая, что она хочет сказать, Коннор слабо улыбнулся.
— Знаю, — ответил он. — Я скучал по ним. В городе весь блеск на земле. В любом городе.
Мэгги ничего не сказала. Она отдалась ощущению пространства и тишины и начала лучше понимать связь Коннора с величием этого окружения. В этой местности ручьи текли чистые и холодные. Вода разговаривала, пробегая по камням. Серебристые тополя шептались на ветру. Переливались листья, с одной стороны зеленые и блестящие, с другой — серебристо-серые, трепетали от малейшего дуновения ветерка. Голубые ели покрывали склоны, окрашивая Скалистые горы в насыщенные, светящиеся тона.
Коннор перевернулся на бок и положил руку под голову. На фоне костра Мэгги казалась стройным силуэтом. Только волосы отражали свет пламени, отчего голову ее окружал сверкающий медно-золотой нимб. Она лежала слишком неподвижно и слишком тихо и явно не спала, а глубоко задумалась. Не в первый раз уже Коннор подумал о том, до чего она скрытный человек и как нелегко ей должно было жить в ее шумной и бесцеремонной семье.
— Даю пенни за то, чтобы узнать твои мысли, — сказал он.
Мэгги улыбнулась и протянула к нему раскрытую ладонь.
Коннор на секунду уставился на нее. Потом до него дошло, чего она хочет, и он полез в карман, нашел пенни и бросил ей в руку. Пальцы ее сжались в кулак, и она убрала его.
— Наверное, ты усвоила в своей семье, как выгодно быть молчаливой.
— Правильно, — невозмутимо ответила она. — Джей Мак говорит, что унаследованная от него деловая хватка у меня проявляется только в виде сбора пенни за мои мысли. — Мэгги поднесла монетку поближе к огню, чтобы лучше ее разглядеть. — Теперь у меня восемь долларов и двадцать семь пенсов. Коннор тихо присвистнул:
— Как много у тебя мыслей. Она кивнула.
— А это пенни — особенное, — сказала она, — потому что ты первый посторонний, который решил, что мои мысли могут чего-то стоить.
— Я еще ничего не слышал, — напомнил он. — Начинаю думать, что меня ограбили. Ведь ты, конечно, не возместишь мне убытки.
Мэгги спрятала пенни в карман юбки.
— Никакого возмещения убытков, ни за что.
Ему не надо было видеть, чтобы догадаться о лукавой улыбке на ее лице.
— Я все еще жду, — сказал он.
Она несколько мгновений молчала, потом тихо произнесла:
— Ладно. Я думала о том, как, должно быть, тяжело было тебе покинуть эти места, даже для того, чтобы их сохранить.
— Почему ты так говоришь?
— Мне кажется, что здесь твое место, и тебя не следует заставлять жить в другом месте. Это было бы слишком жестоко.
— Довольно странная и романтичная мысль, ты не находишь?
— Возможно, — согласилась она. — Но она не одна, я думаю. Ты ведь думал про меня то же самое, правда?
Коннора снова поразили ее проницательность и понимание того, что его мысли не всегда так уж для нее недоступны.
— Полагаю, это могло прийти мне в голову, — уклончиво ответил он. Большего он не готов был признать. — Мы с тобой не в одинаковом положении. Я бывал на востоке много раз, иногда жил по нескольку лет и ухитрился выжить. А ты не можешь сказать о себе того же. Ты мне как-то говорила, что никогда не бывала западнее Питсбурга.
Мэгги заинтриговали неизвестные ей подробности.
— По нескольку лет? — спросила она. — Я считала, что ты всегда жил только на ранчо «Дабл Эйч».
— Когда мне было четырнадцать лет, мать послала меня пожить у отца, — ответил Коннор, не слыша легкой горечи в собственном голосе. — Война закончилась, и переезды снова стали безопасными. Эди вбила себе в голову, что мне необходимо получше узнать отца. Предполагалось, что я пробуду год, но через три месяца меня приняли в частную школу. Там я доучился этот год, а потом вернулся на ранчо.
Он давно уже не вспоминал об этом случае. Рассказывая о нем, он поневоле осознал, что был сам во многом виноват в том, что ему пришлось уехать в ту школу. Он был самолюбивым подростком, во всем пытался противоречить отцу и доказать, что в Раштоне не нуждаются и не хотят его.
— Возможно, я пробыл бы в этой школе дольше, но умер мой дед, и мне разрешили уехать обратно.
Мэгги услышала в голосе Коннора: он бы все равно уехал обратно, позволили бы ему или нет. Раштон оказался бы глупцом, если бы попытался удержать его. Хотя ее знакомство с отцом Коннора было коротким, она бы его глупцом не назвала.
— Ты был близок с дедушкой?
— Старый Сэм был моим самым лучшим другом. Мэгги поняла, что продолжения не последует. В голосе Коннора снова прозвучали решительные ноткн, предупреждая о том, что вопрос исчерпан, словно все, что он мог сказать о взаимоотношениях с дедом, выразилось в этой единственной простой фразе. Она подавила в себе любопытство относительно Старого Сэма.
— Ты говорил, что бывал на востоке не один раз, — напомнила она.
— Четыре года спустя отец и мать отправили меня в Принстонский университет. Эди хотела, чтобы я мог выбирать между ее миром и миром отца. Она сказала, что для хорошего образования требуется как восток, так и Запад, а я уже получил больше положенного мне в одном и совсем недостаточно в другом.
— Ты проучился четыре года в Принстоне?
— Твое изумление едва ли мне льстит.
— Это не ответ.
— Ладно, — уступил он. — Только два. Я там такое устроил, что они попросили меня покинуть университет.
— Попросили?
— Указали на дверь.
— То есть выпроводили?
— То есть вышибли. Мэгги рассмеялась:
— Вот теперь верю. И что ты делал потом?
— Поехал в Нью-Йорк и закончил свое восточное образование — не совсем так, как хотела мама и…
— Не так, как одобрил твой отец, — закончила за него Мэгги.
Он помолчал.
— Что-то в этом роде. Я начал работать на Уильяма Барнаби.
Поскольку Мэгги выросла вместе с Северо-Восточной железнодорожной компанией, ей было известно о бизнесе Уильяма Барнаби. Это был сталелитейный магнат и так же, как Эндрю Карнеги, самый яростный конкурент Раштона Холидея. В ее голосе не было осуждения, когда она сказала:
— Значит, ты изучил отцовский бизнес у другого человека.
— Именно это я и сделал.
Мэгги перевернулась на спину и стала смотреть в небо.
— Ирония судьбы, — тихо произнесла она. — Кажется, Джсй Мак оказывал влияние на каждое мгновение моей жизни, так же, как Раштон на твою жизнь. Кто бы мог подумать, что отсутствующий отец может оказать такое же сильное влияние, как и тот, кто почти всегда рядом?