- Видишь, как она печется о нас, - заметил он мне, когда она ушла на кухню; на его лице появилось довольное выражение - он-то понимал, что означает такая заботливость!
Но истинного смысла всех этих маневров Артур, несмотря на все свои прошлые романы, не видел: посмотреть на Флори со стороны он не мог. И эта неспособность Артура оценить ее тонкое кокетство не могла не вызывать у Флори раздражение.
- Чудная она какая-то, - сказал он мне однажды. - Никак ее не поймешь. На днях я шел с ней по улице, а впереди нас шел парень с ребенком на руках. Я посмотрел на него, а она вдруг глянула на меня с улыбкой - знаешь, как она умеет, - и говорит: "Пари держу - я знаю, о чем ты думаешь, Артур". А я ни о чем не думал.
Флори взяла на себя заботу о гардеробе Артура. Она стирала и гладила его рубашки, чистила костюм и следила за тем, чтобы у него всегда был чистый носовой платок. Его внешность изменилась, изменилось и мировоззрение. Оказалось, что перед ним открывается масса возможностей, и они с Флори стали обсуждать, как он сможет добывать средства на жизнь, бросив играть на скачках. Правда, Артур, выслушивая соображения Флори на этот счет, не мог отделаться от мысли, что, в сущности, ее психология мало чем отличается от психологии игрока на скачках.
- Просто не знаю, - говорил он мне. - Ведь чем ни займись - все равно будешь наживаться за чужой счет. Возьми любое дело... Ну, скажем, мы станем продавать овощи и фрукты, - хотя нет, это нам не подойдет, придется вставать затемно, чтобы успеть занять место на рынке. Предположим, мы откроем кондитерскую... Флори умеет печь. И тут тоже вся штука в том, чтобы давать поменьше и получать побольше. Начнешь с того, что заменишь масло маргарином или еще что-нибудь в этом роде. Потом станешь экономить на сливках, подмешивать к ним что-нибудь. Я не знаю, что там к ним подмешивают, но это делают.
С этого начинается, а кончается тем, что ты только и смотришь, как бы кого нагреть. И букмекеры также. Любой букмекер смотрит на меня как на дурака, которого можно обчистить, и беда, что подлец в общем-то прав. Только пока что им это не удавалось - так, по крайней мере, мне кажется. Флори, правда, думает, что это только до поры до времени, а потом они меня выпотрошат.
И уже другим тоном добавил:
- Будь я проклят, если знаю, как мне быть с Флори. Сейчас я вольная птица, не представляю, как это будет, если она начнет таскаться со мной всюду, куда бы я ни пошел.
Он минуту помолчал и затем сказал:
- Но что правда, то правда, на нее можно положиться. Заботливее не сыщешь. - Он повернулся и посмотрел мне прямо в глаза. - Что ты думаешь о ней?
- Если ты спрашиваешь, будет ли она тебе хорошей женой, я скажу будет, без всякого сомнения, - ответил я. - Но я не уверен, что хорошая жена обязательно делает человека счастливым.
- Может быть, и так, - согласился он. - Но мне кажется, что такая, как она, сделает. Всем хороша.
И с мечтательным видом добавил, чуть изменившимся голосом:
- Она добрая.
Я не рассказал ему, что накануне вечером, когда я пришел в кафе, Флори подошла, оперлась с решительным видом о столик и сдержанно сказала:
- Вот что, пока Артура нет, скажи мне, что ты имеешь против меня? Почему ты не хочешь, чтобы он на мне женился?
- Кто тебе сказал, что я против тебя, - ответил я уклончиво.
- А мне это и говорить нечего, я и так вижу. В чем дело?
- Может быть, вы не подходите друг другу?
- Откуда тебе знать? Об этом только мы с Артуром можем судить. А ты не вмешивайся!
- Хорошо, - пообещал я.
ГЛАВА 5
Пальма, росшая во дворе пансиона, была назойливым деревом - она лезла в глаза всем, кто выходил на балкон. По вечерам жильцы, опершись о перила, смотрели на крону, до которой было рукой подать; налюбовавшись ею, они начинали обсуждать возможности практического использования пальмы.
Говорили, что она может служить отличной пожарной лестницей. Отмечалось также, что жилец, сильно задолжавший хозяину пансиона, может ночью воспользоваться ею для тайного побега. Кто-то из жильцов задал вопрос, не могла ли бы взобраться по ней какая-нибудь девушка в поисках любовника. Но это предположение было отвергнуто, так как расстояние между верхушкой дерева и балконом было не так-то легко преодолеть.
Высокий худой жилец, который был полон неожиданных идей, немедленно отражавшихся на его лице, пренебрежительно заявил, что не видит ничего трудного в том, чтобы спуститься на землю по выступам ствола. Черешки отвалившихся листьев можно было, по его мнению, использовать как ступеньки. Он бы охотно продемонстрировал свою теорию на практике, единственное, что его удерживало, - это то, что мистер Шринк дорожил деревом, как символом своего превосходства над другими владельцами пансионов, и предупреждал жильцов о недопустимости использования пальмы в качестве лестницы. Мистер Шринк видел в пальме олицетворение богатства и процветания, и мы все это знали.
Как-то вечером мы - несколько жильцов - собрались на балконе, разговор зашел о запрете, наложенном мистером Шринком и вызывавшем у нас дружное неодобрение. Вдруг высокий худой жилец, охваченный внезапным порывом, вскочил на перила балкона и, по-лягушачьи растопырив руки и ноги, перепрыгнул расстояние, отделявшее балкон от дерева. Пальма вздрогнула, когда он обхватил ее руками. Она с такой силой уткнулась листьями ему в лицо, что он закрыл глаза и запрокинул голову с видом человека, проглотившего горькое лекарство.
Затем дерево начало медленно клониться набок; на землю посыпалось великое множество пожелтевших окурков и обожженных спичек, скопившихся в углублениях между листьями, - и все окутало облако пыли.
Дерево, клонившееся в плавном, исполненном достоинства поклоне, вдруг резко накренилось и с громким треском, словно сраженное насмерть, рухнуло на землю.
Мы перегнулись через перила и увидели высокого жильца, который пал ниц в позе молящегося мусульманина - все еще сжимая ствол коленями. Кинувшись вниз, мы достигли парадной двери одновременно с мистером Шринком. Высокий жилец тем временем успел подняться и сейчас шел по веранде на полусогнутых ногах, сгорбившись и с выражением величайшего уныния на лице. Он молча прошел мимо нас и направился в ванную. Казалось, что он нас и не заметил, занятый какими-то своими мыслями.