- Я болтаю с подругами, я обедаю, я возвращаюсь в пансион к себе в комнату. Я такая же, как все, нормальная. Делаю то же, что все нормальные люди. Хожу в кино, обсуждаю картины с подругами. Встречаюсь с молодым человеком...
Она помолчала и с горечью добавила:
- Когда он бывает в Мельбурне... - Сжав руки, она вдруг пригнулась к коленям, потом, распрямившись, снова взглянула на меня.
Я слушал молча.
- Я нормальный человек, как же иначе. Я была ребенком, росла, играла, шалила, получала шлепки. Потом начала работать, полюбила одного человека, но теперь... теперь...
Она вся подалась ко мне, вытянув руку с поднятым кверху пальцем.
- Мне все хуже и хуже. С каждой неделей. С каждым днем. Когда я еду в трамвае, мне начинают лезть в голову странные мысли, и я не могу совладать с собой. Я думаю о вечности. Ей нет конца. И никогда не будет. И в этой вечности я. Навсегда. И все теряет смысл. Иногда я сижу где-нибудь в уголке трамвая и словно раздваиваюсь - вдруг я уже в другом конце вагона, и вижу себя со стороны, вижу, как я сижу съежившись, в уголке с книжкой, которую не читаю. Вижу, как смотрю перед собой, мимо книги, и думаю: через сто лет все, что живо сейчас, станет прахом. Вы умрете, я умру. Все мы умрем. Все деревья и животные, которые сейчас живы, станут прахом. Я начинаю думать о вселенной. Эта огромная, бездонная пустота. Вечная пустота, в нее можно падать, падать без конца...
Иногда я оставляю себя в трамвае - он дребезжит, дребезжит, кругом гудят автомобильные рожки, - а сама выскакиваю из вагона и лечу вверх вверх, вверх, вверх... И вот я уже стала крошечной точкой, а все лечу. А потом - я исчезаю, меня уже нет.
Но я существую, я сижу в трамвае, прихожу на работу, работаю - и весь день не думаю ни о чем странном. Но вечером, когда я возвращаюсь домой на трамвае, все начинается снова. И дома, в моей комнате, тоже. Ночью, в кровати, когда тикают часы и на стене - тени, страшные, как призраки, я сижу в постели, и все кругом кажется мне ненастоящим.
Она замолчала, руки ее успокоились. Она сидела, сжавшись в комочек, опустив голову, и прекрасные волосы, точно занавес, скрывали ее склоненное лицо. Она рыдала.
Я подошел к ней, поднял ее голову рукой, поцеловал в щеку, потом вернулся на свое место и дождался, пока утихнут рыдания.
- Помогите мне, - сказала девушка; я едва расслышал ее слова.
- Где ваши родители?
- Они живут в Брисбене.
- Вы говорили с ними обо всем этом?
- Нет, нет. Я не хочу их расстраивать. - Она продолжала твердить в отчаянии: - Нет, нет, они не должны знать.
- Послушайте, - сказал я наконец. - И у меня бывают такие мысли. Должно быть, мы с вами очень похожи. Единственная разница между нами - в том, что я управляю своими мыслями, а ваши мысли управляют вами. Я могу забыть о них, заставить себя думать о другом, а вы не можете. И тогда они начинают брать над вами верх; вы просто потеряли контроль над мыслями - только и всего.
Чтобы успокоить ее, я стал рассказывать ей разные истории о себе. Истории, как мне казалось, похожие на ту, которая произошла с ней. Она слушала внимательно, но уже без прежней напряженности.
- Вы ведь знаете, - продолжал я, - что у нас бывают болезни - корь, грипп, простуда, всякие другие. Все они излечиваются. Иногда наш мозг тоже заболевает, и его тоже можно вылечить. Ваш мозг болен. Я не знаю причины болезни, но знаю человека, который может ее вылечить. Он - врач, психиатр, и он вам понравится, как нравится мне. Вот его адрес. Пойдите к нему завтра же. Утром я позвоню ему, он будет вас ждать. Обещайте, что вы пойдете к нему?
- Да, обещаю.
- Хорошо, - сказал я. - И больше ни о чем не тревожьтесь.
Она встала, я поднялся, чтобы проводить ее до двери.
- И еще, - сказал я, - если сегодня ночью вы проснетесь и увидите призраки, посмотрите на край постели, там буду сидеть я и улыбаться вам. И призраки исчезнут.
Она посмотрела на меня внимательно, серьезно.
- Я вам верю, - сказала она.
Уже на крыльце она обернулась ко мне и тихо сказала:
- Вас, вероятно, интересует, как это все у меня началось?
- Да, конечно, но если вы не хотите, можете об этом не говорить.
- Нет, я скажу. Несколько месяцев назад мне делали операцию, запрещенную законом. С тех пор я постепенно стала терять контроль над своими мыслями.
- Что ж, возможно, причина именно в этом.
- Понимаете, человек, за которого я собираюсь замуж, плавает на судне. Я вижусь с ним раз в три месяца. Это очень тяжело. Мы оба копим деньги, чтобы пожениться.
- Постарайтесь выйти замуж как можно скорее, - сказал я.
Год спустя я был на ее свадьбе. На ее лице не было и тени смятения и напряженности. Окружающий мир уже не таил в себе страхов.
Она подарила мне цветок из своего букета.
- Помните, - сказала она, - вы советовали мне искать в траве цветы. Я нашла цветок... Вот он!
ГЛАВА 27
Вначале я получал в журнале за ведение своего постоянного раздела тридцать шиллингов в неделю. Постепенно я заставил редактора довести эту цифру до трех фунтов десяти шиллингов, но на этом прибавки прекратились.
Между тем, помимо основной работы, мне приходилось отвечать на письма и принимать посетителей, обращавшихся в журнал, так что для другой литературной работы времени у меня уже не оставалось. Я считал, что платят мне мало, и решил потолковать об этом с человеком, который тоже вел целый раздел в нашем журнале.
Мой коллега писал под псевдонимом Колин Стрит: это был врач - сексолог {Врач-социолог, занимающийся вопросами пола, (прим, перев.)} с мировым именем. Его статьи, вызывавшие нападки и часто суровое осуждение, неизменно пользовались широкой популярностью у читателей, благодаря чему их продолжали печатать, несмотря на все попытки религиозных обществ устранить его из редакции, а то и вовсе упрятать за решетку.
Он много лет прожил в Лондоне и имел обширную практику. Его перу принадлежали несколько книг о проблемах пола, его часто цитировали в работах, посвященных этим вопросам.
Меня довез до Сиднея на своем грузовике знакомый шофер. Приехав в город, я отправился искать квартиру Колин Стрита, жившего в Элизабет-Бэй. Долго пробирался я по узким, извивавшимся между зданиями улочкам и наконец очутился перед огромным доходным домом с отдельными квартирами, по виду больше похожими на кроличьи садки, чем на человеческие жилища.