— Очевидно, пожар и придется взвалить на себя, — решил Сахновский. — Лучше бы, конечно, снести лупцовку, до смерти не убьют, да куда вам — жила не та!
— Здоровье у меня неважное, — подтвердил Петриков. — Врачи недавно осматривали, говорят, сердце приближается к треугольной форме.
С нового допроса Петриков вернулся с бумагой и карандашом. Сахновский направился к нему, перепрыгивая через лежащих на полу.
— Попал как кур в ощип, — мрачно сказал Петриков. — Сперва следователь похвалил, что признаюсь, а потом потребовал: по чьему заданию, кто помогал? Выдавай всю организацию, говорит. А где я возьму организацию?
— Организация ему нужна, чтоб припаять пункт одиннадцатый в статье пятьдесят восьмой. За каждую раскрытую вражескую организацию следователь получает пятьсот рублей премии. Они не дураки — такие деньги упускать!
Петриков чуть не плакал.
— Да я бы своих подарил пять тысяч, а не пятьсот, только бы отстали. И бумагу дал: «Чтоб к завтрему была организация!» Посоветуйте что-нибудь.
— А что советовать? — Сахновский хищно улыбнулся. — Что совесть посоветует, то и делайте.
Петриков часа три лежал на нарах, ворочаясь и вздыхая, потом уже, после ужина, схватил за бумагу и стал торопливо писать.
Сахновский пошел на парашу, на обратном пути завернул к Петрикову и толкнул его, садясь.
— Уберите ноги, директор. Так что же — организацию надыбали?
Петриков отозвался, не поднимая головы:
— А что еще остается? Они не отстанут, выбьют свое… Лучше уж по-хорошему.
— Так-так — по-хорошему, значит? Ну, и кого вы по-хорошему вербуете в свою организацию? Не того ли — как его? — Иванькина, что ли? Или сторожем ограничитесь?
— Один сторож не пойдет: он, к сожалению, малограмотный… Нужно толкового человечка, чтоб — по чьему заданию… — Лицо Петрикова стало очень злым. — Иванькин теперь меня на всех собраниях клянет как вредителя — вот пусть сам понюхает, каково в тюрьме. Пишу, что действовал по его заданию, он же меня и завербовал во вредительскую организацию, а как он сам выкрутится — его дело, меня не касается…
— Гад ты! — сказал Сахновский, не повышая голоса. — Задница с ручкой! Просто не понимаю, что мешает мне раздавить тебя, как клопа!
— Да вы что — с ума сошли?
— Нет, я в своем уме, подлец, а вот чей ум у тебя, скота? Хорошего человека оговариваешь ни за что ни про что!
— Да вы его не знаете, какой он хороший! Ничего вы не знаете…
— Врешь, знаю. Молодой, растущий товарищ, тихоня, не пьет, книги читает — не тебе, мразь, чета! Слушай и запоминай, повторять не буду, — Сахновский не говорил, а шипел, оскалив зубы. — Не порвешь сейчас же бумагу, этой ночью задушу, чтоб не портил воздух на земле!.. А тайком на следствии повторишь, что тут написал, все равно узнаю. Специально выясню через вольных, не взят ли Иванькин, и тогда пощады не жди. На этапе встретимся, в лагере, в другой тюрьме — убью! В плоский блин превращу твое треугольное сердце! Язык вывалишь, в рожу задыхающемуся плюну! Запомни это, крепко запомни!
Петриков трясущимися руками разорвал бумагу и протянул Сахновскому обрывки.
— Нате, только отстаньте! Вот зверь еще!
Сахновский поднялся.
— Зверь, точно! Эх, с каким бы наслаждением рванул тебя клыками за горло. Ничего, может, еще придется… А если следователю стукнешь о нашем разговоре… Понял, спрашиваю?
— Понял, — пролепетал Петриков, не отрывая побелевших глаз от бешеного лица Сахновского. — Обещаю молчать!
Сахновский подошел к параше и бросил в нее обрывки заявления Петрикова.
— Крепко вы его, — сказал через некоторое время Мартынов. — Я, между прочим, не один прислушивался. Не боитесь доноса?
Сахновский махнул рукой.
— Допросов боишься — в тюрьму не садись. Думаю, кто слышал, тот был на моей стороне.
Он сидел рядом с Мартыновым, положив руки на колени, — руки еще непроизвольно подрагивали. Хищный оскал по-прежнему корежил лицо Сахновского.
Мартынов задумчиво сказал:
— Пошла душа в рай, а ноги в милицию. Сколько раз я слышал эту и несмешную и не очень умную поговорку. И пожимал плечами: над чем люди шутят? А сейчас вижу в ней смысл, какого, может, и нет, но который я не могу ей не приписать. Бездна подлости вокруг, а делаем из нее чуть ли не святость. Ведь Петриков мерзкий свой поклеп объяснит вполне пристойно: разоружился сам — разоблачил врага народа.
Сахновский сухо ответил:
— Оставим абстракции, Алексей Федорович. Я давно хочу спросить — что вы собираетесь делать?